когда ты вернешься? Я плохо тебе пишу, каждую минуту снимаю очки, потому что текут слезы, но здесь, в твоем прошлогоднем кабинете, я держу тебя ближе к себе. В этом доме все по-прежнему. Деревце с красными ягодками на камине, большой шар в гостиной. И Ганнибал, подросший и поумневший, спит. Я утешаю себя, как могу, и часто молюсь за нас обоих. А ты, мой дорогой, попроси у дружественных тебе звезд, чтобы они нас берегли и соединили.

Ты написал мне важную вещь, полезно быть со мной немного тверже, даже жестче, мне иногда кажется, что я теряю голову, думаю, ты знаешь, почему? Потому что ты в постоянной опасности. Иногда в поезде я реву, как молоденькая девчонка, которая попрощалась с женихом-солдатом, уехавшим на войну. Ружмон помогает мне всем, чем может. Приезжает, как обычно, в свой свободный день[256]. Дал мне сто долларов для оплаты дома – но без телефона. Такси тоже стоит дорого. Гости находят, что слишком далеко. Первый месяц меня это радовало, но Рушо посоветовал мне переехать, немного побыть с молодежью. Иногда я их пугаю своим молчанием. Но они единственная нить, которая ведет меня к тебе.

Я часто тебе пишу, кладу в конверт, а потом рву. Эти письма не могут передать всего того, что мне хотелось бы тебе дать, ты же это знаешь, мой муж, и я не буду докучать тебе, опять пересказывая одно и то же.

Мой Тоннио, я не хочу, чтобы вы грустили, чтобы были одиноким мотыльком без цветка. Любимый, если вы наделили меня даром исцелять ваше сердце, возьмите у меня весь аромат, всю мою душу. Почувствуйте дуновение, которое освежит твое лицо, твои руки, которые я так люблю!

Дорогой, и я тоже буду терпеливо ждать тебя в вечности, если уйду первая. Но Бог добрый, и он будет смотреть на нас вместе, потому что я просила о мире и любви для моего дома. Дома Тоннио и Консуэло, нашего дома, самого скромного, какой только может быть, под деревом, для моего мужа и собаки. Я буду восхвалять его целыми днями и по вечерам. А ты заберешь у звезд поэмы, исполненные справедливости и света для народов, живущих в тоске и тревоге. Я буду тебе жарить уток, приносить сладкие фрукты и держать за руку во сне, чтобы не расставаться с тобой. Возвращайся, любовь моя.

Бевин Хаус, Нортпорт. Картина Консуэло де Сент-Экзюпери

Не знаю, доходят ли мои письма. Я получила от тебя только три. Я просила тебя написать мне, как ты относишься к моему приезду в Африку – я была бы гораздо ближе к тебе. Но если я там одна – никогда! Я очень слаба – после моей травмы головы, стоит ее немного повернуть, и сразу головокружение. Я не так-то легко схожусь с новыми людьми. У меня много страхов, главный – твое отсутствие!

Я люблю твои письма. Они возвращают меня к лучшему во мне, к тому божественному, чего небо позволило мне коснуться. Я тебе благодарна. Я тебе верю.

Ты вернешься, мой супруг-воин, ты вернешься ко мне, ты вернешься к жизни, к друзьям, чтобы писать прекрасную книгу, которую будешь дарить мне на дни рожденья без счета, что ждут нас еще на этой планете.

От твоего письма веет нашими первыми радостями, первыми встречами, нежностью. А главное – беззаветной любовью, которой ты стремился одарить меня в первые годы нашей семейной жизни. Спасибо, муж мой. Вернись и дари мне свою любовь. Если только небо поможет мне ее сохранить.

Возвращайся, дорогой.

(Рушо мне сказал, что напишет тебе о Кольере и Брентано.)

(«Маленького принца» все обожают.)

Пора расставаться, чувствую себя плохо, всегда торопит передатчик письма. Я не хочу посылать тебе несвежие письма, написанные вдовьими ночами. Я пою тебе мою единственную песню, единственную песню любви к тебе. Я целую тебя поцелуем, которого тебе хватит до возвращения.

Твоя жена

КОНСУЭЛО

112. Консуэло – Антуану

(Нью-Йорк, 10 августа 1943)

Мой Тонниньо,

Я получила от вас до сегодняшнего дня всего только три письма. Мое единственное сокровище, моя единственная защита, когда я без сил или мне грустно, или когда я сомневаюсь в будущем, я перечитываю мое богатство, строку за строкой, букву за буквой, и сладкие слезы уверенности в будущем текут к тебе. Я знаю, что для тебя это невозможно, мой любимый, но, может быть, ты больше не доставишь мне большого горя… потому что я постарела, потому что и ты тоже, потому что ты говоришь, что любишь меня… Больше ничего не имеет для меня значения на земле, и я надеюсь, что Добрый Господь пошлет мне дни старости, полные неиссякаемой нежности твоего сердца… Ты знаешь, дорогой, что ты стал настоящим ангелом… И не надо плохо со мной обращаться… Надо быть настоящим, надо быть тобой… Всякие там Сильвии и другие… которых не стоит называть… Нужно, чтобы ты перестал иметь с ними дело… Одно слово от тебя, коротенькое письмецо, и мне говорят: «Ах, ах! Когда он вернется, где же он будет жить? С кем…? Говорят, что…» А я не хочу ничего знать… Меня догоняют на улице, лишь бы меня отравить… «Вы знаете, что мадам де Вогюэ[257] скоро приедет в Алжир? Тоннио постарался… ей нужно сообщить ему что-то важное. А… вы тоже поедете? Он вас не приглашал?» Все это клевета, говорю я себе… До доказательства противного, я храню тебе верность. Я тебя жду. Я твоя жена, и я тебя жду, бодрствуя и пробудившись в вечности. Знаешь, почему? Потому что я люблю тебя, люблю мир наших грез, люблю мир маленького принца, я там брожу… И никто не может меня обидеть… пусть я одна, у меня есть четыре шипа, как ты изволил заметить, пересчитать, запомнить… Вчера вечером после ужина после чтения Бодлера и Аполлинера я попросила одного молодого американского лейтенанта, который знает французский лучше меня, прочитать вслух несколько глав из «Маленького принца». Его жена разрыдалась. Невозможно было ее утешить… Она захотела прочитать всю книгу… Сказала удивительные вещи о тебе, о твоей жизни… Девочкой она танцевала, и ее очень любила Айседора Дункан. Дункан читала по звездам, глазам, рукам – в свои тридцать пять сама она уже не могла быть звездой-танцовщицей… Она живет недалеко от моего дома и по утрам приходит принимать солнечные ванны у меня на террасе. Бедняжка скоро расстанется со своим красивым мужем лейтенантом… Он думает, что увидит тебя в Марокко… Он тебе расскажет о нашем вечере… Сколько чудес рождает воспоминание о тебе, твои слова, твои крылья… Мальчик мой, только мой мальчик, не причиняй боли своим крыльям… Ты должен унести меня с собой, в свои самые дальние края. Ты один можешь открыть мне дверь к крылатым бабочкам в то время, как они спят и не знают, что одна маленькая бескрылая женщина вошла к ним в жилище. Я не знаю, куда улетели тысячи моих писем… Я бросаю на ветер эти странички, как посылают облака, чтобы заселить небо песков, где ты так часто летаешь. Лейтенант Ги де-Сент-Круа только что приехал и сказал, что три недели тому назад он видел тебя собственными глазами… Значит, ты здоров, мой дорогой, но в эту минуту где ты? Пиши мне чаще о своих новостях… Подумай, как