к страданиям других. Однако, вопреки как ситуационным, так и социальным объяснениям, пассивное наблюдение может быть как небольшой устойчивой частью морального характера всех людей, так и значительной частью некоторых из них. Все мы не заботимся либо в какой-то момент, либо о каких-то вещах, а некоторые из нас, похоже, большую часть времени вообще ни о чем не заботятся. В следующей главе эти реакции рассматриваются в политических аспектах.

4

ОБОСНОВАНИЯ ЗВЕРСТВ

Преступники и Официальные Лица

В этой главе рассматриваются общественные и политические злодеяния: опровержения, используемые отдельными виновниками некоторых широко известных злодеяний, и официальная реакция правительств сегодня на утверждения о нарушениях прав человека. Эти два набора обоснований будут очень похожи. Иначе и быть не может. Культурный запас отрицаний, доступный во «время совершения» зверства, используется преступниками, которые позже привлекаются к ответственности, и правительствами, которые делают свои обоснования приемлемыми. Язык, используемый государством, чтобы убедить людей в необходимости делать ужасные вещи или хранить молчание об этом, затем снова появляется в ответ на критику извне. Обратите также внимание на то, что вооруженные оппозиционные группы (национально-освободительные движения, политические фракции, этнические сепаратисты, террористы или партизаны) используют очень похожие словари оправдания.

Еще более удивительно то, что снова и снова появляются обоснования, обычно связанные с неидеологическими преступлениями. Это не означает, что геноцид, политические убийства, исчезновения или пытки можно объяснить так же, как обычное преступление[153]. Тем не менее суть вопроса аналогична: как люди могут действовать ужасающим образом, продолжая при этом абстрагироваться от своих действий и отрицать их значение как злых, аморальных или преступных? Такие отрицания не являются частными состояниями ума. Они встроены в массовую культуру, в банальные языковые коды и поощряемые государством легитимации – отсюда двойственное значение «состояний ума». Эти общие культурные установки, которые позволяют людям быть преступниками или сговорившимися наблюдателями, не являются объяснением истоков и целей злодеяний. Я принимаю как данность Большие Теории о том, как националистические, расовые, этнические или религиозные конфликты трансформируются в институционализированное насилие. Эти социальные научные теории формируют фон, на котором предлагаются общеупотребительные обоснования – не зная общей картины, просто следуя приказам.

Преступники: обоснования как отрицания

Согласно теории нейтрализации, обычные правонарушители обычно не оправдывают свои правонарушения: они не берут на себя полную ответственность, не выступают против общепринятых ценностей, не апеллируют к альтернативным моральным кодексам. Вместо этого они оспаривают общепринятые значения, придаваемые их правонарушениям, или пытаются избежать моральной вины и юридической ответственности. Повсеместное распространение таких подходов показывает, что общепринятые ценности остаются важными, даже когда они нарушаются. По определению, такие преступные обоснования не следует смешивать с политическими злодеяниями.

Тем не менее политические обоснования чаще всего следуют той же внутренней логике и выполняют ту же социальную функцию, что и обычные девиантные оправдания. Нарратив признает, что нечто произошло, но отказывается принять категорию действий, к которой оно отнесено. Эквивалентом фразы «вы не можете назвать это воровством» является «вы не можете называть это пыткой». Приводимый мной список отрицаний состоит главным образом из идеологических версий основных пяти методов нейтрализации. Но к этому списку следует добавить два особенно важных аспекта: в начале отрицание знания – преступники заявляют, что не знают, что сделали они или окружающие их люди – и, в конце, моральное безразличие: отсутствие даже символических апелляций к общепринятой морали – никакой нейтрализации, потому что нейтрализовать нечего.

Политические обоснования столь же беспорядочны и непоследовательны, как и любые другие. Нет никакого контраста между чистой, предшествующей идеологической приверженностью и ситуационным давлением, таким как послушание. В нынешнем язвительном использовании такого контраста Гольдхаген утверждает, что виновные в Холокосте не были просто обычными людьми – пассивными, не подверженными влиянию некой идеологии и не желающими, – которых принуждали к социальному конформизму или заставляли подчиняться приказам, становясь роботами-носителями банальности зла[154]. Они были обычными немцами, истинно верующими, движимыми исторически укоренившимся, широко распространенным и яростным антисемитизмом, который логически поощрял «истребительную» идеологию, существовавшую задолго до того, как появилась возможность действовать в соответствии с ней. В этом смысле они были «добровольными палачами». Они могли бы отказаться, но не отказались; они не только уступали, но и действовали с рвением и беспричинной жестокостью. Им не нужны были оправдания, чтобы позволить им делать то, что они уже хотели сделать. Более поздние обоснования («просто винтик в машине») – это полностью тактические и манипулятивные оправдания.

Сравните это с социологическим расширением Бауманом тезиса подчинения авторитету[155]. Холокост – это не анахронизм, а продукт современности. Его осуществлению способствовала бюрократичность мышления: бюрократическая организация общества и рациональность, разделение функций, этическое безразличие и специализация. Модель «подчинения авторитету» объясняет, как обычные люди совершают ужасные вещи, если им приказывают и разрешают делать это. Они не желают «естественно» и не вырождаются морально. Как продукты цивилизационного процесса, они обладают врожденными моральными запретами. По крайней мере, они должны преодолеть животную жалость, вызванную перспективой убийства. Их отрицание идеологических мотивов, таких как крайний антисемитизм, и их отказ взять на себя полную ответственность за свои действия являются подлинными.

Не относит ли Гольдхаген «уничтожающий антисемитизм» к слишком раннему историческому периоду, не преувеличивает ли его связность, интенсивность и влияние и неправильно понимает тезис о послушании? Переоценивает ли Бауман влияние идеальной современной бюрократии, не игнорирует ли историческую специфику Германии, не недооценивает ли роль идеологии и не игнорирует ли другие примеры геноцида? Наш предмет - только словесные тени, которые подчеркивают контрасты приводимых примеров.

Отрицание знания

Обычные правонарушители заявляют об ошибочных обвинениях именно в их адрес («Это был не я») и используют бесконечные юридические стратегии, чтобы добиться вынесения им оправдательного вердикта. С дымящимся пистолетом в руке они с поразительной настойчивостью и изобретательностью борются против признания того, что это именно они совершили что-то преступное. Не следует ожидать услышать это от идеологических преступников: они точно знали, что происходит и что они делали, это было оправдано в свое время и по-прежнему остается оправданным.

Но многие виновные в преступлении, особенно на низших уровнях, не говорят об этом даже уклончиво. Судя по их рассказам, они похожи на обычных правонарушителей: «Меня там даже не было в то время»; «Зачем придираться ко мне (когда это делали все остальные)?» Многие из них, изображая недалеких людей, не находят ничего лучшего как заявлять, что даже не разобрались в происходящем несмотря на то, что большинство других участников (или даже наблюдателей), находясь в таком же положении, вполне смогли все понять. Среди подсудимых в