остатки китайской армии – голодных и изнуренных отставших солдат, которым не удалось перебраться через реку Янцзы в безопасное место. Проезжая по улице Шаньсы, он увидел 400 китайских солдат, все еще вооруженных, которые шли в сторону наступающей японской армии. Именно тогда Рабе ощутил внезапный «порыв гуманизма», который позднее преследовал его совесть много месяцев, если не лет. Предупредив солдат о японских войсках на юге, Рабе посоветовал им бросить пулеметы и присоединиться к беженцам в Зоне безопасности. После короткой дискуссии они согласились и последовали за Рабе в зону.

Подобным же образом, когда сотни китайских солдат оказались в ловушке на северной окраине города, не имея возможности переправиться через реку, многие прорвались в Зону безопасности, умоляя американских и европейских администраторов спасти им жизнь. Члены комитета сомневались, следует ли им помогать – в конце концов, зона создавалась как убежище для гражданских, а не солдат. Комитет пытался разрешить дилемму, обратившись в штаб-квартиру японских войск, но так и не сумел пробиться дальше некоего капитана на улице Ханьчжун[246].

Члены комитета, тронутые тяжким положением солдат, в конце концов уступили их мольбам. Как и Рабе, они сказали солдатам, что, если те сложат оружие, японцы могут отнестись к ним милостиво. Затем они помогли солдатам разоружиться и разместили их в разных зданиях внутри нейтральной территории. В возникшей суматохе многие солдаты сбросили форму и смешались с гражданскими в зоне[247].

На следующий день Иоганн Рабе написал длинное письмо с объяснением ситуации японскому военному командиру. Он просил японцев проявить милость к бывшим солдатам и отнестись к ним гуманно в соответствии с признанными законами войны. К немалому облегчению Рабе, японский офицер пообещал ему пощадить жизнь китайских солдат.

Но облегчение сменилось ужасом, когда японцы не сдержали слово и схватили безоружных солдат, чтобы их казнить. Если Рабе надеялся, что японцы не сумеют отделить солдат от сотен тысяч гражданских, то он жестоко ошибался. Японцы определяли практически каждого из бывших солдат по их рукам, зная, что от ежедневного обращения с оружием на пальцах в определенных местах образуются мозоли. Они также осматривали плечи на предмет следов от ранцев, лбы и волосы – на предмет вмятин от военных фуражек, и даже ноги – на предмет волдырей после многих месяцев марша.

Во время совещания ночью 14 декабря комитет узнал, что японцы согнали 1300 человек в лагерь в Зоне безопасности неподалеку от штаб-квартиры, чтобы их расстрелять. «Мы знали, что среди них немало бывших солдат, но днем японский офицер пообещал Рабе, что их пощадят», – писал в своем дневнике Джордж Фитч, представитель YMCA. – Теперь стало вполне очевидно, что с ними собираются сделать. Солдаты с примкнутыми штыками выстроили людей и связали группами примерно по сто в каждой; с тех, у кого были головные уборы, грубо сорвали их и швырнули на землю – а затем в свете наших фар мы увидели, как они шагают на собственную гибель»[248].

«Имел ли я право так поступить? – писал позже Рабе о своем решении разместить солдат в зоне. – Правильно ли я сделал?»

* * *

В последующие несколько дней Рабе беспомощно наблюдал, как японцы вытаскивают из зоны очередных солдат и казнят их. Японцы убили тысячи невинных, у которых случайно оказались мозоли на пальцах, лбах или ногах – рикш, работников физического труда и полицейских. Рабе позднее был свидетелем того, как Общество Красной свастики, действовавшая в городе буддистская благотворительная организация, вытащила из одного пруда свыше 120 трупов. (Впоследствии Рабе отмечал, что несколько прудов в Нанкине практически исчезли из-за того, что были переполнены трупами.)

Будучи как главой Международного комитета, так и местным главой нацистской партии, что явно имело некий вес для японских властей, Рабе посылал письмо за письмом в японское посольство. Сперва он был безупречно вежлив, сдерживая гнев, поскольку считал, как немецкий гражданин и нацистский лидер, что между двумя посольствами следует поддерживать отношения. Он просил американских членов комитета, чтобы те давали ему просмотреть их письма в японское посольство, предоставляя ему возможность также слегка их «подсластить». Столь же вежлив он был и во время своих личных визитов в посольство.

Японские дипломаты, в свою очередь, воспринимали письма и визиты Рабе с любезными улыбками и официальной учтивостью, но в конечном счете он всегда получал один и тот же ответ: «Мы проинформируем военные власти». По мере того как шли дни, каждый из которых неумолимо сопровождался новыми жестокостями, письменное общение Рабе с японцами становилось все более враждебным и пронизанным гневными восклицаниями:

Все 27 присутствующих в городе граждан стран Запада и все наше китайское население полностью застигнуты врасплох разгулом грабежей, насилия и убийств, начатых вашими солдатами 14-го числа![249]

Мы не обнаружили ни одного японского патруля ни в зоне, ни при входах в нее![250]

Вчера средь бела дня несколько женщин в семинарии были изнасилованы прямо посреди большого зала, заполненного мужчинами, женщинами и детьми! Мы, 22 человека, не можем кормить 200 тысяч китайских гражданских лиц и защищать их круглые сутки. Это долг японских властей. Если вы сможете дать им защиту, мы сможем помочь их накормить![251]

Если подобный терроризм будет продолжаться, исчезнет всякая возможность найти работников для обеспечения самых необходимых услуг[252].

Постепенно Рабе и остальной Международный комитет начали понимать истинный смысл ответов дипломатов – всем распоряжались военные, а не посольство. Именно это сказал Рабе секретарь японского посольства Фукуда Токуясу: «Японская армия хочет сделать городу как можно хуже, но мы в посольстве попытаемся это предотвратить». Во время Нанкинской резни некоторые чиновники японского посольства предлагали Международному комитету обратиться напрямую к народу Японии, чтобы тамошнее общественное мнение вынудило правительство что-то предпринять[253]. И в то же время другой посольский чиновник настойчиво советовал Рабе молчать, предупредив его, что «если вы хоть о чем-то расскажете репортерам из газет, против вас обратится вся японская армия»[254].

* * *

Наконец, пользуясь для защиты лишь своим статусом представителя союзного государства, Рабе совершил то, что теперь кажется немыслимым: он начал ездить по городу, пытаясь самостоятельно предотвратить творившиеся зверства.

Где бы он ни проезжал по Нанкину, кто-то неизбежно выскакивал перед его автомобилем, умоляя помешать изнасилованию его сестры, жены или дочери. Рабе сажал этого человека к себе в машину, и тот показывал ему дорогу к месту насилия. Оказавшись там, Рабе прогонял японских солдат прочь от их добычи, однажды даже силой оторвав солдата от юной девушки, которую тот подмял под себя