Уилсон видел развевающиеся по всему городу японские флаги[280]. На следующий день армия завоевателей начала захватывать больницы в городе. Они ворвались в находившийся на территории министерства иностранных дел главный госпиталь китайской армии (которым руководили члены комитета Зоны безопасности, организовавшиеся в подразделение Красного Креста), и заметили сотни находящихся там китайских солдат[281]. Японцы запретили врачам входить в госпиталь или присылать еду для раненых, которых позже вывели на улицу и методично расстреляли. После того как таким же образом три или четыре госпиталя Красного Креста оказались в руках японцев, Международный комитет сосредоточил свои усилия на больнице Нанкинского университета.

В первые несколько дней оккупации Уилсон наблюдал, как японские солдаты грабят и жгут город. Он видел, как они грабят больницу Нанкинского университета, и, в отчаянии понимая, что он не в силах им помешать, послал «мысленный пинок»[282] солдату, пытавшемуся отобрать фотоаппарат у медсестры. Он также видел, как солдаты жгут на улице груду музыкальных инструментов, и подумал, не является ли уничтожение любой собственности неким заговором, чтобы заставить жителей Нанкина позже покупать японские товары[283].

Уилсон даже стал свидетелем разграбления своего собственного дома. Рискнув зайти домой, чтобы оценить возможный ущерб, он поймал с поличным троих японских солдат, занимавшихся грабежом. Они вломились на чердак, открыли большой сундук и разбросали его содержимое по всему полу. Когда вошел Уилсон, один из них смотрел в микроскоп. Увидев его, все трое сбежали по лестнице и выскочили за дверь. «Больше всего оскорбило меня увиденное на втором этаже, где один из них только что испражнился на пол туалета рядом с унитазом, прикрыв фекалии чистым полотенцем для лица», – писал Уилсон[284].

Но ничто из этого не могло сравниться с насилием и убийствами, с которыми он ежедневно сталкивался в городе. Даже Уилсон, успевший многое повидать военный хирург, счел масштаб происходящих жестокостей шокирующим.

15 декабря. Бойня, творящаяся над гражданскими, повергает в ужас. Я мог бы страницами перечислять случаи изнасилований и почти немыслимых зверств[285].

18 декабря. Сегодня шестой день нанкинского ада, который будет вписан в историю огромными кровавыми буквами. Массовые убийства и тысячи изнасилований. Похоже, жестокости и похоти этих тварей не будет конца. Сперва я пытался быть с ними вежливым, чтобы их не разгневать, но улыбка постепенно исчезла с моего лица, и взгляд стал столь же холоден и пуст, как и у них[286].

19 декабря. У бедняков отбирают всю еду, и они на грани паники. Когда это закончится?[287]

Канун Рождества. Японцы говорят нам, что в зоне все еще остаются 20 тысяч солдат (никто не знает, откуда они берут эти цифры) и что они собираются отыскать их всех, а затем расстрелять. Подобная судьба угрожает всем здоровым мужчинам в возрасте от 18 до 50 лет, находящимся сейчас в городе. Как они смогут потом смотреть кому-то в глаза?[288]

К концу года его письма прониклись духом обреченности и фатализма. «Утешает лишь то, что хуже уже быть не может, – писал он 30 декабря. – Они больше не смогут никого убить, потому что убивать больше некого»[289].

Уилсон и другие часто видели, как японцы сгоняли вместе китайских солдат, расстреливали их и сваливали тела в бомбо-убежища, превращая их в общие могилы[290]. Однако Уилсон слышал, что многих китайцев казнили не потому, что они представляли какую-то угрозу для японской армии, но потому, что их трупы служили практической цели. После падения Нанкина японцы заполнили большие траншеи, которые выкопали китайцы, чтобы преградить путь танкам, до краев телами мертвых и раненых солдат[291]. Когда японцам не удавалось найти достаточно трупов солдат, чтобы по ним могли пройти танки, они расстреливали жителей окрестных домов и тоже бросали их в траншеи. У свидетеля, рассказавшего об этом Уилсону, имелся фотоаппарат, и он смог подтвердить свои заявления фотоснимками.

Уилсон мало что мог сделать, чтобы предотвратить эти убийства. Японские солдаты, которым он пытался противостоять, часто многозначительно играли со своим оружием, то заряжая его, то разряжая, чтобы запугать его и других иностранцев. Уилсон вполне ожидал, что ему в любой момент могут выстрелить в спину[292].

Одной из худших сцен, увиденных Уилсоном в Нанкине – которую он помнил до конца своих дней, – стало массовое изнасилование девочек-подростков на улице. Японцы выстроили в ряд группу девушек в возрасте от 15 до 18 лет, а затем изнасиловали их прямо на земле, одну за другой, всем полком. Некоторые умерли от потери крови, другие вскоре покончили с собой[293].

Но сцены в больницах выглядели еще кошмарнее, чем на улицах. Уилсона повергали в ужас женщины, со вспоротыми животами, обугленные и жутко изуродованные мужчины, которых японцы пытались сжечь живьем, и многое другое, что он едва успевал описать на бумаге. Он рассказывал жене, что никогда не забудет женщину, которой почти отрезали голову, болтавшуюся на шее, как у тряпичной куклы[294]. «Этим утром поступила еще одна женщина в безнадежном состоянии и с ужасной историей», – писал об этом случае один из больничных добровольцев в своем дневнике 3 января 1938 года[295].

Это была одна из пяти женщин, которых японские солдаты забрали в одну из своих медицинских частей – днем они стирали одежду, а по ночам их насиловали. Двух из них вынуждали удовлетворять от 15 до 20 мужчин, а самую красивую – целых 40 каждую ночь. Ту, которая поступила к нам, трое солдат зазвали в уединенное место, где попытались отрезать ей голову. Они перерезали мышцы шеи, но не сумели рассечь спинной мозг. Она притворилась мертвой, но доползла до больницы, став еще одной свидетельницей жестокости солдат.

И тем не менее, Уилсон удивлялся силе воли некоторых своих пациентов, несмотря на их боль и страдания. В письме своей семье, датированном 1 января 1938 года, он поведал невероятную историю выживания[296]. Китайские солдаты сожгли дом 29-летней женщины в крошечном селении к югу от Нанкина, вынудив ее отправиться пешком в столицу с пятью маленькими детьми. Перед заходом солнца на них спикировал японский самолет, обстреляв семью из пулеметов. Пуля попала в правый глаз матери, выйдя из шеи. От шока она лишилась чувств, но пришла в себя на следующее утро, лежа в луже крови рядом со своими плачущими детьми. Будучи слишком слабой, чтобы нести самого младшего ребенка, трехмесячного младенца, она оставила его в пустом доме. Однако у нее все же каким-то чудом нашлись силы, чтобы