Уилсон и другие добровольцы оставались в больнице, пока полностью не обессилели. Международный комитет мог воспользоваться медицинской помощью из-за пределов города, но японцы не позволили бы врачам или добровольцам войти в Нанкин, и потому бремя заботы о больных и руководство зоной легли на плечи маленького осажденного комитета из 20 человек, включая медперсонал. Они работали посменно, с тем расчетом, чтобы больницу круглые сутки охранял от японцев хотя бы один иностранец. Некоторые настолько вымотались, что буквально спали на ходу, другие слегли от простуды, гриппа и прочих болезней. Во время резни другой западный врач в городе, К. С. Триммер, слег с лихорадкой при температуре 38,8[297].

Больница Нанкинского университета быстро превратилась в еще один лагерь беженцев, поскольку Уилсон отказывался выписывать пациентов, которым некуда было идти. Пациентов, покидавших больницу, сопровождали иностранцы, обеспечивая их безопасное возвращение домой. Джеймс Маккалум играл роль больничного шофера, развозя пациентов по городу в неокрашенных залатанных машинах скорой помощи. Пережившие резню помнят, что уставший Маккалум утирал лицо холодными полотенцами, чтобы не заснуть, развозя пациентов по домам. Но когда не помогали даже холодные полотенца, Маккалум до крови прикусывал себе язык[298].

Мало кто в Нанкине трудился столь тяжко, как Уилсон в больнице. Когда насилие постепенно ослабло, некоторые другие врачи стали ездить на выходные в Шанхай, чтобы хоть как-то отдохнуть. Но Уилсон продолжал днем и ночью оперировать пациентов[299]. О его самоотверженности не забыли за почти 60 лет, и выжившие высказывались об Уилсоне с большим уважением, один из них подробно рассказывал об успешно проведенной над ним операции. Уилсон оперировал бесплатно, поскольку мало у кого из пациентов имелись деньги, чтобы ему заплатить, но чрезмерная нагрузка значительно отразилась на его собственном здоровье. В конечном счете, как полагает его семья, лишь его преданная вера в Бога в сочетании с любовью к Китаю дали ему силы, чтобы пережить те события.

Живая богиня Нанкина

Вильгельмина Вотрин (или Минни Вотрин, как звали ее большинство), по должности глава Образовательного департамента и декан женского колледжа наук и искусств Гиньлин, была одной из немногих западных женщин в городе в первые несколько недель Нанкинской резни. Годы спустя ее помнят не только за ту отвагу, с которой она защищала тысячи женщин от японских солдат, но также по дневнику, который она вела и который, по мнению некоторых историков, в конечном счете будет признан потомками, подобно дневнику Анны Франк, за свою важность в пролитии света на моральный дух свидетельницы тех событий.

Вотрин, дочери кузнеца, в 1937 году был 51 год. Выросшую на маленькой ферме в Секоре, штат Иллинойс, ее в шестилетнем возрасте после смерти матери отправили жить к соседям. В их доме к Вотрин часто относились немногим лучше, чем к служанке или помощнице в поле, и ей приходилось ухаживать за скотом в самые суровые месяцы зимы. Несмотря на проведенное в нищете детство, она сумела закончить школу, а затем в 1912 году получить диплом с отличием Университета Иллинойса в Эрбана-Шампейн[300].

Высокая и красивая в молодые годы, с длинными темными волосами, она пользовалась популярностью, привлекая многочисленных ухажеров. Но ко времени окончания Университета Иллинойса она приняла решение отказаться от замужества. Вместо этого она вступила в ассоциацию миссионеров Объединенной христианской церкви и перебралась в Хофэй, город в китайской провинции Аньхуэй, где семь лет работала директором школы для девочек и научилась говорить по-китайски. Затем Вотрин переехала в Нанкин, на должность декана колледжа.

Вотрин явно была счастлива среди своего китайского окружения в Нанкине. Бывая в родном Иллинойсе, она постоянно рассказывала о Китае – его культуре, его народе и истории. Она привозила родным коконы шелкопряда и учила их готовить и правильно есть китайскую еду. В своем дневнике она не переставала восхищаться красотой пейзажей Нанкина[301]. Будучи заядлой садовникцей, она высаживала розы и хризантемы в колледже Гиньлин, посещала теплицы в мемориальном парке Сунь Ятсена, гуляла среди благоухающих аллей сливовых и персиковых деревьев возле гробниц династии Мин.

Летом 1937 года, проводя отпуск с друзьями на летнем приморском курорте Циндао, Вотрин услышала о пропаже японского солдата в нескольких милях к югу от Пекина. Его исчезновение стало поводом для нескольких сражений между китайцами и японцами в тех местах, на что ее друг мрачно заметил, что убийство всего двух человек в Сараево в 1914 году в конечном счете вылилось в 11 с лишним миллионов смертей[302].

Тем не менее, Вотрин отказалась присоединиться к другим американцам, эвакуировавшимся из Нанкина, и американское посольство прислало ей новый трехметровый американский флаг, чтобы она расстелила его в центре лужайки колледжа Гиньлин для защиты кампуса от японских пилотов[303]. Персонал посольства также выдал ей и другим членам Международного комитета веревочные лестницы и предупредил, что как только уйдет «Панай» с чиновниками американского посольства и китайские военные наглухо закроют все ворота, останется лишь единственная надежда бежать – по лестнице через городские стены[304].

Но вряд ли в то время Вотрин думала о бегстве. После того как большинство сотрудников колледжа покинули Нанкин (многие бросили свои дома и бежали в другие города, такие как Шанхай и Чэнду), Вотрин стала исполняющей обязанности его главы. Она тяжко трудилась, готовя кампус для женщин-беженок и эвакуируя из него раненых солдат[305]. Чтобы скрыть их личность, она сжигала их военные документы и форму в мусоросжигательной печи колледжа. Под ее руководством мебель переместили на чердак, опустошили сейфы, освободили общежития, а ценности завернули в промасленную бумагу и спрятали в земле. Тем временем изготавливались и раздавались добровольцам плакаты, знаки и нарукавные повязки Нанкинской зоны безопасности. Еще Вотрин заказала пошив второго американского флага, на этот раз длиной в 9 метров, но китайский портной сделал синее поле со звездами в нижнем левом углу вместо верхнего[306].

Ко второй неделе декабря ворота Гиньлина открылись для женщин и детей[307]. В них хлынули люди. Беженцы проходили через город по тысяче в день[308]. Многие из них, усталые, напуганные и голодные, приходили в лагеря Зоны безопасности, не имея ничего, кроме одежды на себе[309]. «С половины девятого утра до шести вечера, за исключением перерыва на обед, я стояла перед воротами, куда вливался поток беженцев, – писала Вотрин. – На лицах многих женщин виден ужас – прошлая ночь в городе стала кошмаром для многих девушек, над которыми