Она села за стол, положила книгу на колени. Почему Уайт не ответила? – думала она, чувствуя себя подростком, которому разбили сердце. И с убийственной болью в горле начала печатать.

Дорогая В. У.!

Еще раз здравствуйте. Я ждала ответа на свое письмо, но так его и не получила, поэтому решила написать еще раз. Надеюсь, я не слишком Вас беспокою. Надеюсь, Вы понимаете, что я, можно сказать, испытываю «духовное побуждение» Вам писать. Я имею в виду, что Ваша книга и Ваше исследование затронули меня так глубоко, что мне необходимо чуть больше узнать человека, так близко отражающего мои самые сокровенные мысли и чувства.

Я хочу знать, не попадалась ли Вам в Ваших путешествиях, ну, скажем, американская домохозяйка или мать из маленького городка на Среднем Западе, у которой, ну, встречались ярко выраженные черты животного? Может быть, она была более волосатой, чем обычные женщины? Более агрессивной? Склонной выть? Нет, не психически больной. Просто временами ощущающей особенную собачью игривость, странные материнские порывы?

Пожалуйста, скажите: Вы с такой знакомы? Если да, не могли бы Вы, пожалуйста, со мной связаться?

И еще: может быть, Вы подскажете мне, каково быть женщиной, обладающей волшебными свойствами и живущей в маленьком городке в самом сердце Америки? Может быть, у Вас есть небольшое руководство, как жить между разумным миром и миром воображения во времена, когда политика, разговоры в обществе и даже погода кажутся зловещими?

Я пыталась найти информацию о Вас онлайн, но не нашла ничего, кроме «Справочника», и мне не терпится узнать о Вашей долгой и увлекательной научной работе, об истории публикаций.

Я заговариваюсь. Я заканчиваю. Я желаю Вам всего самого лучшего.

М. М.

И это теперь, когда все, казалось, начало налаживаться: сын приучился сам засыпать, пусть и в конуре, секс вновь стал доставлять ей удовольствие, у нее завязались отношения с другими мамами. Она начала даже, если можно так выразиться, получать удовольствие от материнства, играя в собак и не переживая о карьере, как советовали многие статьи из Интернета и специалисты, явно желавшие ей добра. Как только ей показалось, что все в порядке, она решила вновь выйти в свет, встретиться на выходных с подругами, чудесной работавшей матерью, с которой они беседовали в парке, и видеооператором.

Какая новизна! Какое наслаждение! Провести время с успешными женщинами за ужином, приготовленным кем-то другим, за бокалом белого вина и приятным разговором! Поделиться своими испытаниями и невзгодами в атмосфере взаимного уважения и восхищения!

Работающая мать, которая преподавала в университете, сразу же, еще до того, как ей задали этот вопрос, начала рассказывать о своих достижениях, о том, что она переосмыслила и усложнила понятия присвоения, художественной собственности и публичного образа, отражая посты в Инстаграме в произведениях искусства. Эта женщина, работающая мать/художница, у которой все шло как по маслу, просто распечатывала чужие посты из Инстаграма в большом формате, и в этом состояло все ее творчество. Да, конечно, речь шла об авторском видении и силе сопоставления, но, когда дошло до дела, выяснилось, что она просто нашла несколько удачных постов, приобрела принтер для крупногабаритной печати и, вуаля, вот вам искусство. Ночная Сучка прочитала об этом на веб-сайте работавшей матери, а затем в Times, из которого узнала, что недавняя ее работа была продана за полмиллиона долларов.

Другая ее подруга – видеооператор – экспериментировала с взаимодействием между видящим и видимым и способами, которыми мы опосредуем реальность, – как будто это что-то новое, подумала Ночная Сучка. Как будто у нее была настолько оригинальная мысль, что стоило посвящать ей целый проект. Эта подруга только что вернулась с биеннале Келли, где представила два видео, буквально невозможных для просмотра. Первое обрывалось и возобновлялось по мере того, как менялся режим просмотра, что должно было навести зрителя на размышления о наших отношениях с информацией и режимами, хотя Ночную Сучку это видео сразу же начало раздражать, и для этого даже не требовалась сама инсталляция, было достаточно описания. Второе, как пояснила видеооператор, было снято в реальном времени и представляло простую запись ее дня, сутки, проведенные в одном и том же месте. Работающая мать подняла вопрос перформанса: можем ли мы действительно быть самими собой, пока за нами наблюдают… бла-бла-бла. Ночная Сучка кивала и улыбалась. Конечно. Хорошо.

Ну а ты над чем работаешь? спросили они у нее, и она замялась, захихикала, покраснела, уставилась в стену, думая, рассказать ли о дикости материнства, о стремлении современной матери к насилию, о преобразующей силе гнева. Подруги с прищуром посмотрели на нее, склонив головы.

Я сейчас нахожусь на этапе разработки концепции, сказала Ночная Сучка, – но я думаю, что в конечном итоге это будет спектакль.

Ого, сказала работающая мать, а видеооператор добавила: твои работы всегда были полны такого драматизма! И хотя Ночная Сучка хотела сказать: «Что за дичь ты несешь?» или: «По крайней мере, я не занимаюсь каким-то дерьмовым проектом, шарясь по соцсетям и позоря искусство», или: «Если от искусства должно клонить в сон, то ты на правильном пути», – но она лишь кивнула и ничего не сказала.

Этот обед задумывался как приятная встреча бывших сокурсниц, одну из которых она не видела сколько? Восемь лет? И все было довольно мило: вопросы «как дела», и рассказы о семье, болтовня то об одной, то о другой старой подруге. Но довольно скоро Ночная Сучка все поняла, поняла, что именно происходит.

Дело в том, что старые подруги, работавшие больше, чем она, были те еще сволочи. Да, они были коллегами и немного конкурентками, шли нос к носу, когда вместе учились, даже когда только родился ее сын, но с тех пор эти подруги явно продвинулись вперед, нашли свою нишу в современной и, как могло кому-то показаться, экстраординарной творческой среде, а она выбросила свою корочку художника и навсегда поселилась в стране домохозяек. Она не хотела, чтобы ее ребенка окружали ужасные женщины с резиновыми пустышками. Она хотела держать его на руках, целовать его щеки, вдыхать запах его шеи. Она не хотела плакать, когда кормила его грудью, и когда малыш засыпал, и когда она смешила его и читала ему его любимые книжки, – не хотела плакать оттого, что он провел целый день с этими ужасными женщинами и целый день не спал – не мог спать. И она просто не могла продолжать работу в галерее и заботиться о ребенке, потому что муж на всю неделю уезжал из дома. Она не могла, и она выбрала ребенка – ребенка, ребенка, очарование которого было сказочным и пьянящим, – и оставила все остальное. И вот теперь. Теперь.

У этих других женщин – они были ее подругами! – тоже были дети, но одна продала произведение искусства за полмиллиона долларов и могла позволить себе круглосуточную няню, а другая совсем не переживала об ужасных женщинах, яслях и детских садах или, во всяком случае, не показывала этого. Так что ее ребенок проводил целые дни в чудесном детском саду с дошкольной и даже начальной школьной программой. Ночная Сучка знала это, потому что видеооператор сама ей рассказала, смеясь. Смеясь! Видеооператор ни о чем не жалела, об этом она заявила за третьим бокалом вина – я ни о чем не жалею! – смеясь и чокаясь бокалом с Ночной Сучкой. Она не испытывала никаких противоречивых чувств и ясно видела, что ее место в студии, а ребенка – в детском саду. И эти женщины, эти успешные женщины, они, конечно же, обсуждали свои многочисленные успехи, обменивались именами кураторов галерей и деятелей мира искусства, визжали от радости, когда одна объявляла о новой выставке, другая – о новой награде, сравнивали свои графики выставок и лекций на будущий год.