Август 1949 года. Мила Генри публикует свой первый роман, «Бэби на бомбах». В нем начинающий поэт Уильям фон Рудольф использует слово «ретироваться», но тут же обнаруживает, что оно давно вышло из употребления. Тогда он задумывается над жизнью слов, их рождением и смертью, и в конце концов приходит к выводу, что слова – это спрятавшиеся люди.

Уильям фон Рудольф сочиняет следующие стихи:

Весь остаток романа Уильям фон Рудольф пытался родить новые слова. За исключением «амамтопии» (существительное: общество, которое сидит на диете из блинов и виски) все его старания обратились прахом.

Хотя амамтопийцы тут поспорили бы.

Октябрь 1895 года. Другой Уильям (Уильям Джеймс, который существовал реально, а не в качестве книжного персонажа) прикладывает перо к бумаге и пишет слово «мульти-вселенная».

До него такого слова не существовало.

1935 год. Другой Рудольф – Эрвин Рудольф Йозеф Александр Шрёдингер (его родители явно испытывали трудности с принятием решений) – придумывает мысленный эксперимент, который станет известен как «кот Шрёдингера». Очень-очень упрощенно: кот находится в ящике с радиоактивным веществом, которое распадется или не распадется, в зависимости от этого ядовитый газ убьет кота или не убьет. По принципам квантовой механики, пока ящик закрыт и статус радиоактивного вещества не известен, оно существует в суперпозиции состояний: то есть и распалось и не распалось. Или, еще проще, кот одновременно и жив и мертв.

С одной стороны, суперпозиция выглядит совершенно бессмысленной. И даже невозможной.

С другой стороны…

Вчера я смотрел фотографии видов Новой Зеландии в Интернете и воображал себя на склонах гор, что не составляло труда: горы были прямо передо мной на экране. И я думал: «Может, однажды я туда доберусь».

Недавно кто-то где-то захотел посмотреть виды Новой Зеландии, отправился в библиотеку и взял книгу с полки. Он воображал себя в горах, что не составляло труда: горы были прямо перед ним на странице. И он подумал: «Может, однажды я туда доберусь».

За некоторое время до этого кто-то где-то услышал о Новой Зеландии, может, в школе или от друга семьи. «Очень экзотично», – подумал этот человек и занялся своими делами.

А незадолго до этого кто-то где-то вообще не думал о мире. Уж слишком он велик.

Я часто задумываюсь над хронологией мира и моим местом в ней. Когда я смотрю в прошлое и вижу все те вещи, которые человечество неправильно понимало или считало невозможными, все эти идеи, ранее отнесенные к научной фантастике, а теперь нашедшие место в науке, мне кажется страшным невежеством развернуться спиной к будущему, объявив его невозможным.

Насколько я понимаю, все больше экспериментов подтверждают возможность одновременного существования отдельной частицы в нескольких состояниях, пока факт наблюдения не заставит их схлопнуться в одно состояние. А раз вся материя состоит из частиц, то почему бы не распространить ту же теорию на кота? Или человека? Или Вселенную? И если судьба кота не определена, пока не состоялось наблюдение, возникает вопрос: а кто наблюдает за нами, когда мы обдумываем собственную судьбу?

Я таких вещей не понимаю. Но это ничего. Непонимание – не то же самое, что неправильное понимание. И не исключено, что когда-нибудь, уже довольно скоро, родится новый мир и научная фантастика превратится в науку, мы сможем увидеть будущее – а то и мультивселенную – и скажем: «Может, однажды я туда доберусь».

Приближался Хеллоуин, на что указывали ежегодные приметы: Пенни освободила верхний ящик своего комода, чтобы складировать там будущий улов «сникерсов» и «милки-веев» (полноразмерных, естественно, так как для настоящего айвертонца нет ничего позорнее маленького размера, и давайте смотреть правде в глаза: мини-батончик «сникерс» меньше некуда), мама и папа отсмотрели «Кошмар перед Рождеством» не менее полудюжины раз, а Вэл обдумывала новую схему сбора максимального урожая конфет в нашей округе.

– Как мне видится, – объясняет она мне, – если очень постараться, в этом году есть шанс втиснуть три раунда: первый в масках из «Крика», второй в экипировке «Медведей» – их шлемы отлично скрывают лица, – а третий в костюмах бомжей: в них быстрее всего переодеваться.

Несколько лет назад Вэл выработала безотказную систему выпрашивания сластей: мы наряжались в костюм А с маской, скрывающей лицо, и отправлялись на первый обход; потом собирались у них дома, чтобы переодеться в костюм Б (уже без маски), и делали второй круг по тем же локациям. В этом году, видимо, двух кругов ей показалось мало.

– Задумано с размахом, – одобрил Алан, – мне нравится.

Все старшеклассники сидят в школьном актовом зале, на сцене огромный экран, позади нас проектор, изображение памятных школьных колец сменяется слайдом с выпускными спортивными штанами.

Вэл вытаскивает телефон и фотографирует картинку на экране.

– Ничто так не увековечивает событие, как качественные штаны, – бормочет она себе под нос, быстренько набирая очередной пост.

– Я дождусь борсеток, – язвит Алан.

Чувак из фирмы под названием «Залстенс» выступает с рекламной речью, пытаясь выжать последние капли прибыли из попечительского совета школы. Он раздает очередные бланки заявок, на сей раз для целого «Счастливого набора», включающего квадратную шапочку, тунику, мантию, пригласительные открытки, благодарственные открытки, футболку и, разумеется, штаны, причем по невероятно низкой цене 296,90 доллара.

– Нехилый наборчик, – говорит Алан гораздо громче, чем надо, и Вэл толкает его локтем в бок. – А что? – возмущается он. – Я хотел сказать, что «Счастливый набор» гораздо выгоднее комплектов поменьше.

– Детский сад, – резюмирует Вэл, убирая телефон.

Директор Нойсам отнимает микрофон у «Залстенса», переходит на самый суровый тон и угрожает лишить нас выпускной поездки, если мы не успокоимся.

Никто не слушает.

Некоторые учителя раздают пачки бланков для заявок на федеральную поддержку студенческих займов и грантов, и тетка из какого-то агентства предупреждает: если мы не заполним эти формы правильно, нам «не видать вообще никаких средств ни от каких институтов, точка», на что Алан шепчет: