Я смотрю на полку Милы Генри – с многочисленными изданиями всех четырех романов – и словно нахожу утешение в присутствии друга.

– Какой тебе больше всех нравится?

Я оборачиваюсь: Сара Лавлок. Стоит себе и глядит на книги Генри.

– О, привет, – говорю я и хрестоматийно давлюсь ириской.

– Все в порядке?

Я киваю, беру себя в руки и мысленно слышу голос Алана: «Не суетись, йо. Не тупи».

– Да, – отвечаю я. – Да, нормально. Здрасьте.

– Привет. – Она кивает мне супернебрежно, но не высокомерно-небрежно, как ее братец. На ней сногсшибательная фланелевая рубашка в красно-синюю клетку, которую по причине большого размера она носит как тунику.

– Добрый вечер, – здороваюсь я уже в который раз; непринужденность так и бьет ключом, и каждый раз по голове.

Сара беззвучно артикулирует губами: «Привет» – и улыбается. Если бы мне предложили угадать ее мысли в данный момент, я бы выбрал нечто вроде: «Паренек, кажется, не способен продвинуться дальше приветствия».

– А теперь, когда мы разобрались с приветствиями, – продолжает она, указывая на книжные полки у меня за спиной, – хочу сказать, что можно многое узнать о человеке по его любимым книжкам Милы Генри. Давай-ка проверим твои предпочтения, Ной-без-р.

Провал в самом начале хорош тем, что дальше уже падать некуда и можно только подниматься. Я начинаю загибать пальцы:

– Номер четыре – «Это не мемуары», три – «Бэби на бомбах», два – «Август Третий», а самый любимый – «Мой год».

– Тебе не нравятся «Это не мемуары»?

– Если быть точным, это наименее любимая книга моего любимого автора. Так что я обожаю «Это не мемуары».

– А кто тебе еще нравится?

– Чего?

– Другие писатели?

– А… понял. После Генри Воннегут, разумеется. Торо и Сэлинджер без вопросов. Дэвид Джеймс Дункан, Манро Лиф…

– О таком я не слыхала.

– Он написал ту детскую книгу, «История Фердинанда».

– Ах да, про быка, который не хочет биться на корриде. Сидит себе…

– …и нюхает цветочки, – добавляю я.

– Миленько. Но мультик паршивый, насколько я помню.

– Так ведь всегда и бывает.

– Точно.

– Еще Мураками, – говорю я. – Читала «1Q84»?

– Фу! По-моему, так себе. Но я обожаю «Цукуру Тадзаки».

– Этот у меня в планах.

– Не затягивай, чувак.

– Уговорила. А как насчет тебя? – спрашиваю я.

– Что насчет меня?

– Любимые авторы.

– Ладно, если не считать Генри, – начинает Сара, – Вирджиния Вулф, конечно. Обожаю Джесмин Уорд, Мег Вулицер, Дэвида Митчелла, Зэди Смит, а недавно прониклась Донной Тартт. «Тайная история» проливает новый свет на идею Генри про «выход из автопилота».

– Возьму на заметку, – говорю я. – Удивлен, что ты не назвала Воннегута. В смысле, учитывая твою любовь к Миле Генри.

Сара хлопает себя ладонью по лбу:

– Ну точно, я и забыла, нам же нужен мужчина, чтобы поместить ее творчество в контекст.

– Погоди-ка, ты о чем? Нет, я не к тому, что… я вовсе не…

– А знаешь, чего я не понимаю? – интересуется Сара; она копается в сумке с нашивкой на боку «Мелвилл крут, Моби Дик отстой». – Почему всех так отталкивает феминизм? Извини, но если равные права для женщин не укладываются у тебя в голове, считай, головы у тебя попросту нет.

Уверен, вся библиотека только что слышала, как я сглотнул. На шкале Рихтера[24] точно осталась зарубка.

– Я сам феминист, – говорю я; жалкое оправдание даже для моих ушей.

– Не сомневаюсь, Ной-без-р. Судя по тому, сколько женщин в списке твоих любимых авторов.

В последнее время я слишком часто ощущаю, что меня поимели. Я снова натужно сглатываю и смотрю на Сару, которая теперь набирает текст на смартфоне.

– Ты пришла сюда на детский праздник? – спрашиваю я, пожалев о сказанных словах еще до окончания реплики.

– Нет, для меня тут книгу отложили. А ты, как я понимаю, да?

– Что? Нет. Ха! Конечно нет.

Из-за угла выглядывает мама:

– Вот ты где. Ну все, зайка, праздник закончился, пора домой. – Она вскользь улыбается Саре – та явно старается сдержать смех – и исчезает.

– Ясно, – говорит Сара.

– Мы пришли ради моей младшей сестрички.

Сара кивает, мол, конечно-конечно, и показывает мне на щеку:

– Что там у тебя, ириска?

Я сбит с толку.

– Мне пора. Рад был снова увидеться, Сара.

Она забрасывает смартфон в сумку, и я мельком вижу переплет библиотечной книги.

– Взаимно, Ной.

Сара поворачивается, чтобы уйти, и, прежде чем она скрывается за поворотом, я замечаю, как у нее из сумки падает на пол клочок бумаги. Я открываю рот, намереваясь сказать ей об этом, но нечаянно говорю совсем другое:

– И что ты обо мне скажешь?

– В смысле?

– Ну, ты сначала упомянула, что можно многое понять о человеке по его любимым книгам Генри. Что скажешь обо мне?

Сара осматривает меня с ног до головы.

– Ты чего-то боишься, – говорит она и, когда я уже решаю, что это всё, добавляет: – Прямо как Клетус.

«Мой год» я люблю у Генри больше всего, и хотя «Джун Первая, Джулия Вторая, Август Третий» повсеместно считается ее главным шедевром, я предпочитаю почти фэнтезийный сюжет и экстравагантных персонажей, которыми известен «Мой год».

Клетус Фут – трагический герой этой книги, начинающий писатель, который после многочисленных отказов от научно-фантастических журналов путешествует по Америке в угнанной клоунской машинке и ворует чужую почту. Так продолжается довольно долго, и наконец в главе «Свет» Клетус, рассекающий по своим делам в «усеченном авто», видит, как облака (буквально) расступаются, и слышит женский голос, который вроде как принадлежит самому Господу (Госпоже?). Голос обращается к Клетусу и убеждает его вернуть машину клоуну, перестать воровать почту, а затем, из любви к Господу, исполнить наконец собственное предназначение – вступить в морскую пехоту. Так Клетус и делает. В конце, пережив войну, он погибает от пули клоуна, чью машину угнал много лет назад. (Понимаете, он забыл ее вернуть, в силу чего, из-за хищнической природы клоунского бизнеса, данный клоун выбыл из профессии прямиком в «нежные руки безумия».)