— Враг нас окружил, — крикнул он.

— Сдадимся?

Томас оскорбился:

— Воины Христовы не сдаются!

Прикусил язык, вдруг да язычник знает, что сдача в плен длярыцаря — обычное дело, что их выкупают и перевыкупают, обменивают, иной разрыцаря меняют на коня благородных кровей, но волхв лишь покачал головой.

— Ну ладно... Будем лежать, как два осмоленных кабана.А ты еще испеченный к тому же в железной сковороде... со всех сторон. Чтобысало не вытекло.

Томас нервно глотнул, закашлялся от дыма, возразил:

— Какие два кабана?.. С нами женщина и три хорошихконя! Женщина, ладно, их у вас жгут, как погляжу, и без того, на любойпраздник, но моего коня за что? Мы ж не степняки, чтобы коней вот так в жертву!

Впереди, перегородив ручей и дорогу, с грохотом рухнулопылающее дерево. Горел ствол, а ветви полыхали так, что жар заставил всехпопятиться назад. Вода кипела, превращалась в пар, а огонь вопреки всемуразгорался еще жарче.

Кони жалобно ржали, остановились. Жар наступал со всехсторон. Обезумевшая рыба выпрыгивала из горячей воды, но воздух был еще жарче.Остались только люди да умирающие рыбы, птицы либо улетели, либо погибли, ауцелевшие из мелких зверей схоронились в глубоких норах.

— Ну что, сэр калика? — вскрикнул Томас громкимголосом. — Будем прорываться через огонь?

— У тебя шкура железная, — возразил Олег, — ау нас с конем — простая, тонкая. Да и у Яры, наверное, не очень толстая.

— А что ты предлагаешь?

Калика повертел головой, пощупал обереги.

— Пожалуй, ты прав... хоть и кланяешься какому-то незнатномубогу.

Он крепче взялся за поводья. Томас издал боевой клич, косяогненным взглядом на притихшую Яру: видит ли как он ринется проламывать импуть, со стуком опустил забрало. Лицу чуть стало легче, хотя забрало успелонакалиться, обжигало губы и подбородок. Он пустил коня в галоп, спеша опередитькалику. В лицо ударило жаром, застучали по шлему и плечам горящие ветви, сучья.

Конь хрипел и пытался свернуть. Томас держал железной рукой,направлял по ручью, хотя в черном дыму уже ручей не видел, а едва угадывал. Отжара мутилось в глазах, в голове били молоты. Он знал, что через лесной пожарне прорваться, разве что чудом, но еще страшнее остаться и ждать смерти.

Когда огонь был впереди вокруг, когда он сам был в огне, вголове вспыхнули искры, и он ощутил, что падает с коня.

Томас упал на мягкое, перекатился дважды, остался лежать,хрипя и задыхаясь. Вскоре чьи-то руки подняли забрало. Он закашлялся, слезытекли из воспаленных глаз. Чье-то лицо расплывалось, вытягивалось, хрипловатыйголос спросил встревоженно:

— Сэр Томас... цел?

Томас протер глаза. Яра вздохнула с облегчением, исчезла изполя зрения. Томас с трудом повернул голову, охнул от резкой боли в шее.Похоже, он приземлился на полном скаку на макушку. И хотя под ним толстыйпружинистый мох, похожий на сарацинский ковер, но все же...

Он вздрогнул, заставил себя сесть. Они все трое были наширокой поляне, кони мирно щипали листья с орешника, калика стоял в тени исмотрел, запрокинув голову вверх. Ровный призрачный свет мирно струился созвездного неба. Луна была резкая и блистающая, словно ее подняли со днаморского. От пожара не было и следа. Воздух был чист, без следа дыма.

На другой стороне поляны, скрытый тенью так, что Томас несразу рассмотрел, высился огромный утес — серый, изгрызанный морозом и ветром,с оплавленным боком от удара молнии. На нем росли деревца, кусты, из щелей,куда нанесло земли, выглядывала сочная трава. А на уровне груди была поперечнаярасщелина, откуда едва слышно лилась прозрачнейшая вода, какую Томас когда-либовидел. Из земли выступал широкий, как надгробие, камень, вода за долгиестолетия выбила в нем подобие широкой чаши, теперь красиво переливалась черезкрай, исчезала в траве.

Через поляну пролетела крупная сова. В когтях извивалсякрохотный мохнатый зверек. Калика проводил ее внимательным взглядом. Томаспопытался подняться, но голова кружилась, наглотался дыма, сел, прислонившисьспиной к дереву. Отпрянул, раскаленные доспехи обожгли спину. Однако железо ужеостывало, это было единственное напоминание о пожаре.

Нет, не единственное. Яра походит на чертенка, только белкиглаз, как звезды блистают на черноте неба. Да и калика, отсюда видно, весь всаже, будто из ада вылез. Его волчья душегрейка стала от копоти черной, но необгорела.

Томас перекрестился.

— Сэр калика... А ты не верил в чудеса!

Калика озирался, словно колом шарахнутый по затылку.

— Какой сегодня день?

Томас пытался вспомнить, но трудно вспомнить то, чего незнаешь. Простонал слабо:

— Меня суком или чем-то еще по голове задело. Не помню.

— Суком? — удивился калика. — Может быть,даже листком?

А Яра мстительно перечислила, загибая пальцы и морща лоб:

— Сперва сосна рухнула на голову, к счастью — железную,потом дуб, затем ты протаранил ею горящий вяз, только щепки разлетелись, какстая вспугнутых чижей. Скажи, ворота башни Давида разбивали твоей головой?

— Башню штурмовали сверху, — сухо возразилТомас. — Сэр калика, а зачем календарь язычнику?

— Да память слабеет. Они собираются в конце весны, впоследнюю ночь травня, по-вашему — мая, на первый день липня... У вас эта ночьзовется Вальпургиевой. А второй раз собираются вкупе осенью в день Купы...

Томас смотрел настороженно:

— Кто — они?

Яра сказала с невыразимым презрением:

— Только очень-очень бла-а-ага-а-а-ародный рыцарь можетсчесть, что он лишь благодаря своей отваге проскакал через такой лесной пожар.В ночи, через буреломы. Да еще одним скоком за десяток верст!

Томас потянул носом. Неизвестно, что такое версты, наверное,что-то амазонье мифическое, но если лесной пожар где-то и бушевал, то в самом делеостался за десятки миль.

— Нет, конечно, — ответил он сдостоинством. — Не только.

— А что еще?

— Пречистая Дева бдит за своим верным рыцарем!

Он услышал гнусный смешок калики. Лиловые глаза Яры сразустали зелеными. Она исчезла, словно ее унесло на метле, а Томас зановоосматривал поляну, невольно дивясь ее нехристианской красе.

Призрачный свет лился сверху на ровную широкую поляну.Огромные дубы, приземистые, с наплывами, дуплами, окружали ее со всех сторон.Между ними можно было разве что протиснуться боком. Томас сразу подумал, как жетогда сюда попали кони, но мысль ушла, растворилась под напором странныхчувств. Он был очарован, понимал, что поддается тем силам, которым обязанпротивостоять, как рыцарь Христова воинства, сердце раскрывается навстречукрасоте ночи, хотя известно, что такая краса принадлежит нечистым силам, а теисчезают с первыми лучами божественного солнца.