Вернувшись домой, Фиби услышала, что в гостиной еще разговаривают, однако предпочла незаметно пробраться к себе. Фиби вошла в комнату, и мисс Гамбл подняла на нее глаза.

– Что случилось? – спросила она.

– Джордж Роббинс, сын егеря, пропал без вести, – ответила девочка. – Возможно, погиб. – Она отвернулась. – Ненавижу эту ужасную войну! Ненавижу! Ненавижу! Людей убивают, и теперь я уже никогда не пойду в школу, и больше никогда не случится ничего хорошего.

Она схватила с кровати плюшевого зайца, с силой швырнула его об стену и с рыданиями бросилась на кровать.

Мисс Гамбл подошла к девочке, села рядом и осторожно положила ладонь ей на плечо.

– Ничего, милая. Поплачь хорошенько.

– Но Па говорит, что мы должны быть сильными и подавать пример, – выдавила Фиби, пытаясь сдержать слезы.

– Со мной можешь плакать сколько хочешь, – успокоила мисс Гамбл. – Это будет нашей маленькой тайной. Вот. Высморкайся как следует. – Она протянула Фиби носовой платок.

Фиби хлюпнула носом и слабо улыбнулась сквозь слезы.

– Знаете что, Гамби? Иногда мне хочется, чтобы мы позволили немцам выиграть эту дурацкую войну. Пусть себе занимают Англию, лишь бы мы прекратили воевать. Вряд ли нам придется туго, правда? Памела до войны ездила в Германию, каталась на лыжах и вообще развлекалась вовсю. К тому же у нашего короля немецкие корни.

Мисс Гамбл воззрилась на нее с каменным лицом.

– Фиби Саттон, чтобы я никогда больше этого от тебя не слышала, – проговорила она таким тоном, какого никогда прежде не употребляла. – Если немцы захватят Англию, настанет конец той жизни, к которой мы привыкли, – конец всему. Ну да, скорее всего, вас и таких, как вы, не тронут, особенно если твой отец научится отдавать честь фашистскому флагу и говорить «Хайль Гитлер». Всем остальным же несдобровать. Мне уж точно, ведь моя мать была еврейкой. Ее семья эмигрировала из Германии еще до Великой войны, потому что им не нравились антиеврейские настроения, а с тех пор все стало только хуже. Сначала разгромили еврейские магазины, потом всех евреев заставили носить желтую звезду, запретили им посещать школы и университеты, избивали на улицах. И лично я уверена, что Гитлер не остановится, пока не уничтожит всех евреев до единого.

Фиби умылась холодной водой, чтобы никто не догадался, что она плакала, спустилась в гостиную и обнаружила, что семья все еще там. Лорд Вестерхэм поднял голову, когда она вошла.

– Хорошо прогулялась? Собаки прилично себя вели?

Но Памела поглядела на Фиби и обеспокоенно спросила:

– Что случилось, милая? Ты совсем бледная.

– У Роббинсов беда, – ответила Фиби. – Они только что получили телеграмму, что в корабль их сына попала торпеда и он пропал без вести. Возможно, погиб.

– Бедные Роббинсы, какой ужас, – сказала леди Вестерхэм. – Их единственный сын, они так им гордились.

– Нужно что-то сделать, Ма, – попросила Фиби. – Отслужить панихиду, что-то в этом роде. Чтобы Роббинсы знали – мы им сопереживаем.

– Но ведь пока что он считается пропавшим без вести, – напомнила мать. – Может, еще и найдется.

Дайдо подняла глаза от журнала:

– Если в открытом море в его корабль попала торпеда и он исчез, не так-то много шансов, что его найдут, даже если он и выжил.

– Все же какая-то надежда есть. Может, он успел перебраться на спасательный плот и его отнесло течением. Бывали случаи, когда моряки выживали даже после долгих скитаний в океане.

– И все равно надо что-то делать, – не унималась Фиби.

– Успеется, милая, – неожиданно мягко сказал лорд Вестерхэм. – Не будем отнимать у Роббинсов надежду.

Памела уставилась в окно, пытаясь отогнать охватившую ее тревогу. Кто-то должен был в тот день прочитать шифровку для подводных лодок. Кто-то должен был предупредить конвой и выслать на защиту самолеты. До этой минуты работа в Блетчли-Парке казалась ей чем-то вроде школьной задачки, не имевшей никакого отношения к жизни, но сейчас ее осенило: они и правда заняты важным делом.

Она вскочила на ноги:

– Мне нужно возвращаться на работу. Я не могу сидеть сложа руки, распивать чаи и развлекаться, когда корабли идут ко дну и гибнут те, кого мы знаем.

Леди Эзми тоже поднялась и положила руку на плечо Памелы:

– Ты расстроена, милая. Мы все расстроены. Джордж Роббинс был достойным человеком. Но вряд ли твоя скромная работа в какой-то канцелярии поможет спасти жизни. Ты ведь не на фронте. Лучше садись и выпей чаю.

Памела не нашлась с ответом. Она села и приняла из рук матери чашку с чаем.

Париж

Май 1941 г.

Тем ранним майским утром жители рю де Боз-Ар наблюдали сквозь щели в закрытых ставнях, как у дома номер 34 остановился большой черный «мерседес». Над Сеной клубился туман. Горожане, спешившие домой с утренними багетами, на всякий случай переходили на противоположную сторону дороги. Те же, кто направлялся на работу, а также студенты, торопившиеся к первому занятию в Школе изящных искусств, юркали мимо, потупив взгляд. Не стоило глазеть. Автомобиль явно принадлежал немцам, что и подтвердилось, когда из-за руля вылез шофер в военной форме. Однако же пассажиры оказались вовсе не немцами, и все вздохнули с облегчением. В подъезд вошла стройная молодая женщина в сопровождении дамы, очень похожей на знаменитого модельера мадам Арманд.

Гастон де Варенн купил Марго эту квартиру, когда они стали любовниками. Сам он тогда жил в фамильном особняке на рю Боссьер, в более фешенебельном Шестнадцатом округе, между Елисейскими Полями и Сеной, – в те дни граф, как ни странно, отличался консерватизмом. Так, он считал неприличным, чтобы Марго поселилась у него, поскольку его мать порой наезжала к нему без предупреждения из родового замка в провинции. О браке с Марго не могло быть и речи: Марго протестантка, а бабушка Гастона ненавидела англичан, и в выборе супруги он не готов был идти против воли семьи, поэтому поселил Марго в квартирке на рю де Боз-Ар, недалеко от бульвара Сен-Жермен в Шестом округе. Высунувшись из окна, она могла разглядеть вдалеке Сену и собор Парижской Богоматери. Квартира была довольно уютная и подходила ей; правда, в последнее время оживленные толпы студентов сильно поредели.

Когда Гитлер оккупировал Францию, немцы заняли и фамильный особняк, и загородный замок де Вареннов. Гастон практически сразу вступил в Сопротивление и тогда же нашел себе в одном богемно-студенческом квартале квартиру, удобную для них обоих. Туда он мог приходить и уходить, не рискуя быть замеченным.

Марго вошла в подъезд, и консьержка высунула голову из своего закутка у двери.

– Добрый день, мадемуазель, – поздоровалась она. – Похоже, сегодня будет хорошая погода.

– Хотелось бы надеяться, мадам, – ответила Марго.