шла уже за десятком столов. Одни просто наблюдали, другие пробовали прощупать форму новенького игрока. Пухлая девица с грудным ребенком бросила вызов победителю и спалилась за двенадцать ходов. Два наблюдателя, худой чернокожий парень и такой же худой белый старик, громко присвистнули. Последний немедленно занял место девушки.

Почему этот вечер вызывает такое странное ощущение? А-а, вот почему. Обалдеть! Я больше не играю за Лазаря или Сэнди Локка, я играю за себя, и у меня получается лучше, чем я мог мечтать!

От понимания этой истины кружилась голова. Сэнди словно поднимался в уме по ступеням все выше и выше, пока не пришел в место, где его окружало чистое белое сияние, позволяющее читать замысел соперника. Вероятные треугольники возникали перед внутренним взором, будто их стороны светились, как неоновые трубки. Старик сдался на двадцать восьмом ходу, когда разница в счете превысила пятьдесят очков, поняв, что не сможет наверстать отставание. Его место занял худой чернокожий парень. Старик заметил:

— Моррис, похоже, мы наконец нашли для тебя подходящего соперника.

В голове Сэнди зазвенел сигнал тревоги, но он слишком увлекся, чтобы обратить на него внимание.

Новый соперник был хорош. Во время первого же подсчета он набрал двадцать очков и постарался удержать отрыв. Это удавалось сделать еще шесть ходов, что добавило ему самонадеянности. Однако на пятнадцатом ходу самоуверенность чернокожего парня как ветром сдуло. Когда на поле были открыты все прежде скрытые точки, Моррис не смог построить ни одного из задуманных треугольников. Ему пришлось в свою очередь открыть скрытые точки, и на следующем ходу он обнаружил, что отрезан от целого угла достоинством в девяносто очков. На лице парня появилось кислое выражение, он покосился на устройство подсчета очков, словно подозревая неисправность. После чего сосредоточился и попытался отыграться.

Отыграться не удалось. Партия подошла к неизбежному концу, и Моррис проиграл с разницей в четырнадцать очков. Юноша растолкал зевак — толпа достигла нескольких десятков человек — и убежал, в бессильной ярости молотя кулаком по ладони.

— Просто офигеть! — сказал старик. — Ничего себе! Послушай… э-э… Сэнди. Я оказался для тебя легкой добычей. Однако, веришь или нет, я секретарь Ассоциации фехтовальщиков этой зоны. Если ты умеешь пользоваться световым пером и экраном с такой же легкостью, как ручным полем, то… — Улыбаясь до ушей, старик сделал широкий жест. — Полагаю, что там, откуда ты приехал, у тебя есть солидный клубный рейтинг? Если решишь перебраться на жительство в Божью Кару, могу заранее предсказать, кто выиграет зимний чемпионат. Тебя с Моррисом никто не остановит.

— Вы хотите сказать, что это был Моррис Фейгин?

Стоящие вокруг зеваки оторопели: этот штырь хочет сказать, что не узнал самого Фейгина?

— Сэнди, — поспешно пробормотала Кейт, — поздно уже. Нам пора идти.

— Я… Да, ты права. Извините, друзья. Мы сегодня долго ехали и устали.

Сэнди поднялся, сгребая скопившиеся на углу стола бумажки непривычного вида. Он много лет не держал в руках такое количество общепринятых расписок, заменявших бумажные деньги. В церковном приходе Толедо их собирал и считал автомат. Для большинства людей расчеты наличными ограничивались небольшим количеством долларовых монет, которые можно было держать в кармане, практически не замечая их веса.

— Я польщен, — сказал он старику, — но прошу дать мне время подумать. Пока что мы здесь только проездом и не собирались оставаться насовсем.

Сэнди подхватил Кейт под руку и поспешно увлек ее прочь, мучительно сознавая, насколько неблагоприятное впечатление произвело его отступление. Он живо вообразил, как слухи о его подвигах передаются из уст в уста.

Снимая одежду в номере, он признался:

— Этот выход я запорол, верно?

Непривычно признаваться в промашке. Ощущение, как он и подозревал, хуже некуда. В то же время он помнил, какую характеристику выпускникам Парелома дала Кейт: все они уверены в собственной непогрешимости.

Такое отношение несвойственно людям. Оно свойственно роботам. Только автоматы с заранее вложенным в них видением мира идут и делают единственное, на что способны, даже если это ведет к ошибке.

— Боюсь, что так, — ответила Кейт будничным тоном без намека на осуждение. — Ты, конечно, не мог устоять. Однако попасть на глаза местному секретарю Ассоциации фехтовальщиков и победить действительного чемпиона западного побережья… Да, об этом, естественно, будут судачить. Извини. Я не сразу поняла, что ты не узнал Фейгина.

— Значит, ты знала, кто он такой? — Сэнди, снимая штаны, замер в глупой позе — одна нога еще в штанине, другая уже на свободе. — Почему тогда не предупредила?

— Сделай одолжение, прежде чем начинать со мной первую ссору, хотя бы познакомься со мной поближе. Тогда у тебя будет какое-никакое оправдание.

Сэнди был на грани гневной вспышки. После слов Кейт злость улеглась. Он закончил раздеваться, она тоже. Сэнди обнял девушку.

— Ты нравилась мне как личность, — сказал он и запечатлел торжественный поцелуй на ее лбу. — Полагаю, твои женские качества мне тоже понравятся.

— Я тоже на это надеюсь, — не менее торжественно ответила Кейт. — Нам, возможно, придется вместе побывать во многих местах.

Сэнди отодвинулся, держа руки на плечах Кейт.

— Куда теперь? Что будем делать?

Спрашивать совета он так же не привык, как и признавать ошибки. Это выбивало из колеи. Что ж, чтобы не пойти ко дну, придется заводить новые привычки.

Кейт покачала головой.

— Об этом мы подумаем утром. Отсюда придется уезжать, тут и гадать нечего. Хотя город почти подходящий… Нет, слишком много событий за один день. Давай сделаем перезагрузку, выспимся, а потом уж подумаем, как быть дальше.

В неожиданно диком порыве, словно подсмотренном у Багиры, Кейт обхватила Сэнди руками и раздвинула его губы острым языком — таким же острым, как ее взгляд.

Нагадали, нагадили

В двадцатом веке не требовалось быть моралистом-предсказателем, чтобы предвидеть: успех порождает успех, а в странах, которым удалось первыми объединить огромные материальные ресурсы с передовым ноу-хау, социальные перемены ускорятся и упрутся в пределы человеческого терпения быстрее, чем у других. К 2010 году в наиболее богатых странах классическая категория душевнобольных состояла из мальчишек и девчонок на рубеже совершеннолетия, приезжающих из колледжа домой на первые каникулы и видящих, что «дом» невозможно узнать — либо потому, что родители вступили в новый тип отношений, сменили город и работу, либо просто потому, что они в который раз