— Хорошо, ты меня убедил. Если вдруг барон объявится, сразу ко мне. Не стоит без необходи­мости рисковать вторым ухом. — Корриган снова улыбнулся.

Именно эта улыбка бесила Инди больше все­го, он подумал о том, что зря связался с Коррига- ном,—об этом уже поползли слухи. Кое-кому даже пришлось укоротить языки, но все равно дела идут все хуже и хуже.

— А деньги? — спросил он. — Мне надо пла­тить людям.

— Деньги? — наигранно удивился Корриган.— Ты считаешь, что заработал их?

Инди молчал, сжав зубы, горящим взглядом буравя пол и не осмеливаясь бросить его на Кор­ригана.

— Ну ладно, ладно, — усмехнулся Корриган.— Ты меня убедил...

Он полез в стол, достал мешочек с монетами. Демонстративно взвесив его на ладони, сунул об­ратно, потом достал другой, поменьше.

— На... — Он бросил деньги Инди, разбойник на лету поймал мешочек. — Иди и постарайся отыс­кать мне Райва.

— Я постараюсь, — пробормотал Инди, повер­нулся и вышел из кабинета.

Пока он шел за стражником к выходу из зам­ка, его трясло от ярости. Убить, всех убить! Райва убить, дрянь эту удавить непременно — он вспом­нил презрительный взгляд Яны и сжал зубы. Кор­ригана убить — о, если бы это было возможно!

Инди смог немного успокоиться, лишь дойдя до ведущей в сад двери, его уже не смогло за­деть подчеркнуто пренебрежительное отношение стражника, сочно сплюнувшего ему вслед и за­хлопнувшего за его спиной дверь. Ничего, при­дет его время...

Пока Инди шел по саду, в голову ему пришла интересная мысль. Сначала она показалась ему не­лепой, потом заинтересовала. Да, трудно, но почему бы и нет? Ведь там у него наверняка много денег: слышно же было, как перебирал он свои мешоч­ки. Здесь монет сто — Инди сунул руку в карман, взвесил на ладони мешочек. Конечно, неизвестно, сколько денег хранит Корриган в своем столе, но наверняка это тысячи и тысячи. Вот если бы их прибрать к рукам...

Если их прибрать к рукам да прибавить к ним те, что лежат у него в тайнике, получится очень даже приличная сумма. А там видно будет, мож­но даже в Ордею перебраться: умные люди и там живут неплохо. И уж тем более там можно про­жить с деньгами.

Мысль действительно была интересной. Оста­валось решить одну маленькую проблему: как обокрасть Корригана. И не просто обокрасть, но и

остаться при этом в живых.

За прошедшие годы лианы разрослись чересчур густо, я с трудом пробрался к двери сквозь густые заросли. Дверь оказалась не заперта, я осторожно открыл ее и вошел внутрь.

В доме было очень темно и сыро, он представлял собой единственную комнату размером примерно пять на пять метров, с двумя маленькими окош­ками. В окнах был колдовской лед — выходит, он весьма долговечен.

Вся мебель оказалась самодельной. Я разгля­дел грубую деревянную кровать, стол, пару полок на стенах и валявшийся кверху ножками табурет. Особый колорит интерьеру придавала густая бах­рома паутины, опутавшая потолок и стены, особен­но много ее было в углах.

Нагнувшись, я поднял табурет и отпрянул, об­наружив под ним пару жирных черных сороко­ножек. Кривясь от отвращения, быстро раздавил сапогом их головы — не хотел, чтобы эта гадость удрала и потом меня покусала. Оставив обезглав-? ленных сороконожек извиваться на полу, быстро вышел на улицу.

Здесь было сухо и тепло. И тихо — если не счи­тать громких криков какой-то птицы, выражавшей решительный протест против моего бесцеремонно­го вторжения.

— Можешь не кричать, не уйду, — взглянув на глупую птицу, я вытянул из посоха меч и начал под корень вырубать окружавшие дом лианы.

Может, они и красиво цветут, но как-то слиш­ком уж тут из-за них тоскливо. Темно, мрачно, све­та не видно — и что Корриган в них нашел?..

Лианы оказались довольно крепкими, я заме­тил, что срезы тут же окрашивались в бледно-ро- зовый цвет, это вызывало неприятные ассоциации с кровью. Для того чтобы полностью очистить дом, мне даже пришлось взобраться на крышу: крепкие усы лиан намертво впились в бревна. Обрубив их, я сбросил вниз и сгнивший камыш — теперь при­дется искать, где он растет, чтобы заново накрыть крышу- Потом спустился вниз и оттащил обрублен­ные лианы в сторону, сложив их в одну большую кучу. Подойдя к дому, взглянул на него — и остал­ся доволен проделанной работой.

Остаток дня я посвятил уборке дома: сметал со стен паутину, выметал пыль и грязь, тщательно выскоблил, оттащив к ручью, стол. Подумав, так же поступил и с табуретом. И лишь когда сгусти­лись сумерки, я наконец-то уселся на табурет и облегченно вздохнул.

На ужин у меня было сушеное мясо койва и чистая вода из ручья. Горела на столе колдовская свеча — подарок Альвароса, я жевал мясо и думал о том, насколько все это странно. Не верилось, что здесь, в этой комнате, на этом самом стуле и за этим самым столом когда-то сидел Корриган. Но вот она, вырезанная ножом на столешнице буква «К». И еще, чуть выше, женское имя «Эмма» — уж не пассия ли Корригана? Теперь, когда я отскоблил стол, над­писи стало видно еще лучше — черные буквы на светлом фоне. Сидел он здесь когда-то, вырезал их. О чем он тогда думал? И каково было ему, сваргу, привыкшему к цивилизации, оказаться в этом глухом лесу? Сколько ему тогда было — меньше двадцати? Я старше, я гасклит и вроде бы должен быть привычнее ко всему этому — но даже мне не по себе. Я задержусь здесь на неделю, от силы на две. А он прожил здесь девять лет...

Спать я лег на кровати Корригана. И так же, как когда-то он, лежал на свежих ветках строзии — успел наломать их еще засветло. Старые, слежав­шиеся и пожелтевшие, я выбросил во время убор­ки. Я лежал и думал о том, что даже лапник этот мы ломали с одних и тех же деревьев.

Свечу я не гасил, благо она и в самом деле была вечной. Просто со светом я чувствовал себя как-то

спокойнее. На табурете рядом со мной лежал меч, я долго смотрел на его лезвие, размышляя о том, что Ив после себя оставил хотя бы этот меч. А что оставлю я? Мне двадцать девять лет, но сделал ли я хоть что-нибудь, способное напомнить потомкам о жившем когда-то на этом свете Кирилле Ворон­цове? И речь даже не об имени, я не прошу, что­бы меня помнили. Просто останется ли после меня хоть что-то, помимо могильною холмика с крестом? А ведь может не быть и этого...

Там, в моем мире, мне очень нравилось ходить в музеи, я искренне восхищался картинами, скуль­птурами, разными изящными вещицами. Мне нра­вилось все, в чем чувствовался вкус, что волновало душу и притягивало взгляд. Может, именно поэто­му я всегда без особого интереса проходил мимо витрин с разного рода черепками — не интересно мне было смотреть на грубые кувшины и плош­ки, даже изящные линии амфор не могли надолго притянуть мой взгляд. Но ведь и эти грубые кера­мические плошки тоже когда-то кто-то делал, на них даже остались следы пальцев канувшего в не­бытие мастера. Его давно нет, а вышедшие из-под его рук вещи живут до сих пор. И пусть они серые и неказистые — они есть, и это главное. Я не могу мечтать о многом, но буду искренне рад, если по­сле меня в этом мире останется хотя бы серая гли­няная плошка.