«Да что она врет-то, бессовестная, — тут же осудила яподругу, — как чепец ее проклятый с картины слететь мог? Он же нарисованный».

Судя по всему, тот же вопрос был задан Марусе, потому чтоона сразу ответила на него.

— Очень просто, — заверила она, — шляпка слетела вместе слицом, причем самым натуральным образом.

Подлый художник плохими красками писал мой портрэт. Жаль,его уже нет в живых, прямо вся мошенника убила бы, столько денег с меня,негодяй, содрал, царства ему небесного!

Очень захотелось Марусе возразить, но я подавила в себе этожелание и на цыпочках отправилась в спальню. Там я походила вокруг кровати,потом залезла на нее, потом слезла и вышла в прихожую. Маруся болтала безумолку и, похоже, о том, что я нахожусь в квартире, даже не подозревала.

Я уже собралась выйти на лестничную площадку, чтобы потом уМаруси спросить, слышала ли она, как закрывалась дверь и как я по спальнеходила, но этого не понадобилось. Когда я взялась за дверную ручку, в уши моивлетела ужасная фраза. Речь явно шла обо мне.

— Ты же знаешь эту Мархалеву, — с кем-то делилась мыслямибессовестная Маруся. — Мархалева соврет — недорого возьмет. Уж такая она,старушка, с детства.

Я затаилась. Знать, что думает о тебе лучшая подруга, всегдаполезно.

Слава богу, не все обо мне такого плохого мнения.

Тот, с кем Маруся делилась, явно ей возражал, на что Маруся,психуя, отвечала.

— Да, — возмущенно гремела она, — конечно, Сонька своемуслову хозяйка, потому она, как слов хозяйка, всегда это слово обратно изаберет. Лично я ей не верю и на грош. Кто рассорил меня с Ваней? Она!

Конечно, она! Ты подальше от Мархалевой держись, как другтебе говорю. Я-то уж держусь подальше. Стараюсь не видеться с ней без нужды. Утебя любовник?

Епэрэсэтэ! Не вздумай говорить ей об этом. У нее такая зависть.Знаешь, как она мне с Ваней завидовала…

Надо было бы послушать еще, но я оказалась слаба.

Посудите сами, слышать про себя такое…

Я, коченея от возмущения и обиды, влетела в кухню, вырвалаиз рук Маруси телефонную трубку и завопила:

— Ах ты подлая! Вот ты какого мнения обо мне!

Стараешься не видеться со мной без нужды? Только почему-тонужда эта возникает каждый день!

Маруся побледнела, в глазах ее заметалась вина, и, не имеяхвоста, она была точь-в-точь как поджавшая хвост собака.

— Старушка, старушка, — залепетала она. — Ты не так всепоняла. Это Юлька, это все она. Юлька нападала на тебя, а я защищала.

— Слышала, как ты защищала. Нет, такое нагородить про меня!Я тебя с Ваней развела? Я тебе завидую?

Господи, да сердце мое просто-таки разрывается от жалости ктебе.

Маруся охнула, ахнула и, бия себя в грудь кулаком, сейчас жемне поклялась, что не говорила она никогда такого.

— Это все Юлька, это-асе она, епэрэсэтэ, — твердила Маруся.

И была при этом она так убедительна, что, несмотря на то,что я слышала все своими ушами, сомнения начали подкрадываться к моей душе. Атут уже и слезы накатились на Марусины глаза. Неподдельные исходили из неестрадания, и я сдалась.

— Черт с тобой, — сказала я, — живи уродом. Только знай, всюквартиру можно вынести, когда ты разговариваешь по телефону, а не то чтонезаметно повесить на стену твой портрет.

— Так это сделал Пупс или не Пуде? — захотела знать Маруся.

— Понятия не имею, — призналась я. — Мог быть Пупс илипросто совпадение. Пупс пришел за водкой, ты же добрая у нас.., к мужчинам, аперед этим завернул убийца и повесил твою картину.

— Ага, а потом скинул. А я прямо вся была на кухне.

Если я была на кухне, то у злодея не было никакой надежды,что картина упадет на меня, — заявила Маруся. — Следовательно, это непокушение.

Я, отчаянно ворочая мозгами, уставилась на Марусю.

— А что?

— Розыгрыш. Розыгрыш какой-то. Вот только кому это надо?Если узнаю, прямо вся голову ему отверну. Портрэт-то мой пострадал. Шуточки жеу дураков!..

Я вздохнула:

— Буду счастлива, если это шуточки. Но даже если шуточки,все же опасные. Где уверенность, что этот шутник не промахнется когда-нибудь ивместо шляпки не продырявит чью-то голову?

Маруся испуганно всплеснула руками и закричала:

— Старушка, если эта зараза по телефону не передается, этоможет быть твоя голова! Нет, я прямо вся сейчас упаду! Не вздумай надеватьшляпку и беги скорей домой.

— Зачем это? — насторожилась я.

— Снимай свой портрэт, пока он не… Ну, сама понимаешь.

Я похолодела. Учитывая размеры моего портрета и вес егорамы, действительно возможны жертвы.

А в доме ребенок, да и баба Рая не чужой мне человек.

Я решила так: раз уже покушались на Марусю и даже падалакартина, значит, со дня на день наступит наша пора — или моя, или Юлина. Простотак сидеть и ждать сложа руки я не могла.

На следующий же день я надела новую шляпу и отправиласьгулять. Выбирала самые людные места — универмаги, салоны и бутики, — потратилауйму денег, истоптала ноги, поругалась с тремя продавщицами и двумяконсультантами, через каждые десять минут снимала шляпу и тщательно обследовалаее на предмет дырки от пули, но все зря. Шляпа была цела, и никто на меня непокушался, В конце концов это мне надоело, я с облегчением вздохнула и,разочарованная, пошла домой.

Дома я первым делом позвонила Юле и, заходя издалека,попыталась навести разговор на ее шляпу, поскольку раз уж не стреляли в мою, тодолжны бы стрелять в ее, уже пора.

Но Юля о шляпе говорить не желала, она все больше о себерассказывала и загрузила меня так, что я на покушение уже смотрела как на благоединственное, способное избавить меня от многих бед. Не знаю, как выбиралась быя из той «приятной» беседы, если бы не выручил меня Пупс. Он неожиданно пришел.Баба Рая открыла ему дверь и тут же зычно гаркнула:

— К тебе, непутевая!

Я, удивляясь, почему не нашла этот повод сама, спешнораспрощалась с Юлей и сломя голову бросилась в прихожую.

Там топтался Пупс. Он сравнительно неплохо выглядел, даже,кажется, был трезв и совсем не помят.

В руках у него был кейс, найденный у Дани.

— Привет, — скромно поздоровался он.