— Я уйду на часик по делам, — сообщила я бабе Рае, на чтоона с осуждением ответила:

— А чего еще от тебя ждать.

* * *

Юля была напугана изрядно и долго не хотела мне открывать,досконально выспрашивая, кто я, и заставляя все ответы подкреплятьдоказательствами. В конце концов мне удалось ее убедить, что я — это я, а незлоумышленник, и она впустила меня в квартиру.

— Вставь в дверь «глазок», — тут же посоветовала я.

— Ах, до этого ли мне, — пожаловалась Юля.

— Ты права, — согласилась я. — Что ты там говорила прокартину?

— Она упала.

— Нет, я о другом. Кто подарил ее тебе?

— Ты.

— Я?!!

Можно представить мое изумление.

— Ты, ты, — заверила Юля.

Тут задумаешься.

— И когда это было? — после секундного, но тщательногоанализа спросила я.

— Вчера, после того как мы расстались.

«Началось. Неужели у меня та же болезнь, что и у Пупса? —испугалась я. — Что может быть страшней: совершать поступки и тут же забыватьоб этом?!»

— Где эта картина? — спросила я.

Юля повела меня в комнату и показала на лежащие в углуобломки рамы. На спинке стоящего рядом стула висел вполне целый, жуткоиспачканный краской холст. Я его развернула, посмотрела и пришла в ужас — мойСанька рисует значительно приличней. Да что там Санька, перевернутая банка скраской способна на большее в смысле искусства.

— Ты хочешь сказать, что, после того как мы расстались, явернулась и подарила тебе эту.., картину? — содрогаясь от отвращения, спросилая.

— Не вернулась, но подарила, — ответила Юля.

Однако я не слушала ее, я была потрясена уродством картины.

— И ты рискнула повесить это на стену? — возмутилась я. —Твое счастье, что оно свалилось. Это же позор всему, что имеет руки.

— Мархалева, как ты можешь так говорить о художественномпроизведении, — укорила меня Юля.

— Не называй это художественным произведением.

Кто-то просто чистил кисти о холст, а потом загнал эту грязьпо пьяни, совести не имея. Неужели я это в руки брала? Бррр! Поверить не могу.Если я вернулась с этой картиной, предоставь доказательства.

— Нет, я этого не говорила. Ты не вернулась. Пришел какой-томальчишка и принес замотанный в газеты сверток. Я удивилась, а он сунул свертокмне в руки, сказал, что ты мне в подарок передала, и убежал.

Я сверток развернула, и там оказалась эта картина.

— Не называй это картиной! — взмолилась я. — В противномслучае все то, что висит в Эрмитаже, надо как-то по-другому называть. Да чтотам в Эрмитаже!

Называть по-другому надо даже то, что продается на Арбате.Кто-то просто посмеялся над тобой.

— Этого не может быть, — обиделась Юля.

— Посуди сама, стала бы я заворачивать свой подарок вгазеты? Неужели я приличней ничего не нашла бы? Я знаю, кто послал этот ужас!

— Кто?

— Тот, кто прострелил шляпку и стрелял из арбалета. Он ибезобразие это прислал.

Юля смотрела на меня с недоверием.

— Зачем? — спросила она.

— Чтобы оно со стены упало. Разве ты не в курсе?

У Розы так было, потом у Тоси, потом у Ларисы и у Маруси — ивот теперь у тебя.

Я подробно поведала Юле все, что знала. Не могу сказать, чтоона мне полностью поверила, но призадумалась.

— Софи, а зачем это нужно? — спросила она, ни на секунду ужене допуская, что на нее покушались.

— Видимо, есть причина, но нам она неведома.

— Могу предположить лишь одно, — сказала Юля. — Развлекаетсякакой-то маньяк.

— Похоже, но странно другое. Кстати, это Маруся открыла. Всеэто передается, как зараза. Знаешь, от кого ты заразилась? От Маруси.

— Ты уже говорила.

— Но не говорила как. Она рассказала тебе о шляпке и стреле,и ты тут же заразилась.

— По телефону? — удивилась Юля.

— Увы, да, эта гадость передается даже по телефону.

Видимо, здесь дело не в том, каким путем. И передается онане всем подряд, а лишь тому, кто услышал историю о шляпке и стреле первым.

И тут-то до меня наконец дошло.

— Юля, — завопила я, — ты, кроме меня, кому-нибудь об этомрассказывала?

— Нет, — грустно покачала она головой.

— Ну все, я влипла, — пригорюнилась я. — Теперь и у меняначнется. Надо выбрать все же шляпку похуже, а то есть у меня тяга красточительству.

Я не просто влипла. Теперь, когда я постигла способ передачиэтих неприятностей, на мне лежала большая ответственность.

Выразить не могу, как неприятно осознавать, что ты заразна.И зараза какая-то странная, непонятная и науке неведомая. А я очень осознавала,как говорит Маруся, прямо вся осознавала, что могу еще кого-нибудь заразить.Поскольку делать мне этого не хотелось — брать на себя такой грех, — я решиламолчать и никому о своих бедах не рассказывать, что бы со мной ни случилось.

«Штука эта абсолютно безобидная, — успокаивала я себя, —подумаешь, кто-то прострелит мою шляпку, раз — и все, я даже не почувствую.Шляпку жалко, конечно, но если вспомнить про голову… Тут и речи нет, пускайстреляют, лишь бы не промазали. Вот Марусе повезло, она даже головой нерисковала, а все потому, что не носит шляпок. А кто заставляет меня их носить?»

Когда со шляпкой я нашла решение, встал вопрос о стреле.

«А что стрела? — подумала я. — Маньяк этот, видимо, пареньметкий, раз так точно промахивается. Он уже неплохо зарекомендовал себя, такпочему я должна ему не доверять? Со всеми же он промахивался, значит,промахнется и со мной, точнее в меня, ну, в смысле, в меня не попадет. А чтокасается картины, тут и вовсе нет никакого риска. Картина упадет, и я человексвободный — буду жить-поживать и ни о чем не волноваться. И вообще, если всеэто происходит без жертв, то и сейчас волноваться не стоит. Не стоит и дальшепередавать эту заразу, поэтому буду молчать. Кто знает, может, все и закончитсяна мне, может, на мне все и прекратится, раз я буду молчать и никому не передамэту заразу».

С помощью такого тренинга я окончательно успокоила себя, новсе же предприняла кое-какие меры безопасности. На всякий случай сняла со стенысвой огромный портрет и спрятала его подальше, а чтобы не разочаровыватьманьяка, повесила в зале на стене малюсенькую картинку, ее падение уж точно непринесет никакого вреда ни Саньке, ни паркету.