— Да зачем же о другом, — возмутилась я, — когда как раз я ипришла за этим! Нет, Витя, уж давай о проблемах! Я жду!

Пупс растерялся. Против женского напора иммунитета у неготак и не выработалось за долгие годы жизни с Розой.

— Это мучает меня, я боюсь, — пролепетал он.

— Что — это? Ты можешь сказать? — сгорая от любопытства,воскликнула я.

Пупс заробел, покрылся краской, уже изрядно меня пугая. Чегоя пугалась, наверное, пояснять нет нужды — конечно же, того, что оноткровенничать передумает.

— Ну! Ну же! Говори, — страшно волнуясь, закричала я, —Говори! Облегчи свою душу!

И он облегчил.

— Я боюсь этого больше всего, — признался Пупс, — потому чтодля меня это хуже смерти.

— Что — это? — воскликнула я.

— Тогда я пропал, — сильно нервничая и покрываясь капелькамипота, продолжил Пупс, словно не слыша меня. — Я боюсь ее больше смерти, — какзаклинание повторял он.

— Импотенции, что ли? — догадалась я, потому что ни для когоне секрет, что больше смерти любой мужчина боится только ее.

— Да нет, — раздраженно отмахнулся Пупс, — бессонницы.Бессонницы боюсь, с импотенцией уже давно смирился.

Я была разочарована: приготовилась буквально ко всему, ивдруг такая прозаическая развязка.

— Бессонницы? — растерянно промямлила я.

Однако Пупс переживал натурально.

— Бессонницы, — с жаром воскликнул он. — Потому чтобессонница для бухгалтера — профессиональная смерть. У бухгалтера мозги должныбыть всегда свежие, а тут до утра заснуть не могу. Все думаю, думаю…

— И о чем же ты думаешь? — поинтересовалась я.

Пупс с непередаваемым укором посмотрел на меня.

— Будто не о чем? — с обидой сказал он. — Сама видишь, какиекунштюки выделываю, фокусы творю какие. Голова кругом идет.

— Возьмись за ум, брось пить, и все прекратится, —посоветовала я.

Пупс аж подпрыгнул от негодования и закричал, явно верясамому себе:

— Да я же не пью! В рот практически уже не беру!

Так, с Соболевым сто граммов коньячку если когда накачу, абольше ни-ни.

Ха, ни-ни! Видели мы его ни-ни!

— Побойся бога, — возмутилась я. — Поверила бы тебе, когдабы не видела своими глазами. Нет, Виктор, так нельзя, так и до алкоголизмадокатиться недолго.

А уж если до конца мое дружеское мнение хочешь знать — тыуже алкоголик!

— Да не алкоголик я! — синея от гнева, завопил Пупс. — Неалкоголик!

— Вот, видишь, — обрадовалась я. — Это первое томудоказательство. Все алкоголики кричат, что они не алкоголики. Симптомы налицо,о чем разговор? Ты вот что, Витя, не оправдывайся, а лучше в руки себя бери.

— Да как же брать, когда я из рук и не выпускал-то себя, —едва ли не со слезами пожаловался Пупс.

Я смилостивилась и от обличения перешла к уговорам.

— Не переживай, Витя, — ласково гладя его по спине, сказалая, — мы все с тобой и пропасть не дадим.

Согласна, в последнее время мы с Розой плохой подавали тебепример, но это все Маруся. Теперь она на работу вышла, и пьянству бой. Держиравнение на нас.

Пупс посмотрел на меня так, как смотрят только на полоумных,и сказал:

— Точно сопьюсь, если держать начну.

Я вышла из себя.

— Ты что, действительно веришь в то, что говоришь? —закричала я.

— А ты? — в свою очередь поинтересовался Пупс. Ты же веришь,что ты не алкоголик, так почему же должен сомневаться я?

— Потому что это я откачивала тебя с Евгением, а не ты меня.Потому что я забирала твой кейс от Дани, а не ты мой. Потому что я быласвидетелем тому, как ты пьяный отобрал у Розы сто долларов…

— Роза мне их сама дала, — уже весьма нагло напомнил Пупс.

Эта наглость показалась мне еще одним симптомом алкоголизма,и я закричала:

— Вот что, дорогой, не ерепенься, когда тебе верные людипомощь предлагают. Послушайся меня, и пошли к доктору. Сразу все станет на своиместа.

При слове «доктор» Пупса передернуло, он затравленнопоглядел на дверь.

«Сбежать хочет», — догадалась я и сразу же его предупредила:

— Даже и не думай. Обидишь этим смертельно меня, а яединственный человек, способный помочь в трудную минуту и сохранить эту помощьв тайне. Покумекай сам, кому довериться можно? Юле? Марусе?

А может быть, Тосе? Доверься, и завтра же будет знать всяМосква, что у тебя алкоголизм и белая горячка.

Однако Пупс повел себя абсолютно неблагодарно.

— Да никому я доверяться не хочу, — заявил он. — Я здоров,чего и вам желаю.

— Боже меня сохрани от такого здоровья, — обижаясь, ответилая. — Что ж, ты сам виноват, в случае чего.

Я сделала все, что могла. Прощай, но знай, наступит время,когда ты пожалеешь об этом.

— Да о чем об этом? — удивился Пупс.

Ну до чего же наглый народ мужчины, особенно если ониалкоголики!

— О том, что пьешь и лечиться не хочешь, — ответила я,скромно умалчивая о том, что он жестоко меня обидел.

— Да не пью я, не пью, — уже зеленея от злости, закричалПупс. — Как доказать это тебе?

— Как доказать? А не ты ли валялся у Ларисы под вешалкой?

Пупс сконфузился, но быстро нашелся и сказал:

— Меня отравили.

— Ну-ну, — усмехнулась я, — еще один симптом алкоголизма —бред. Ладно, считай, что я про этот разговор забыла, но боюсь, ты сам напомнишьо нем.

Как я сказала, так в дальнейшем и получилось.

От Пупса я вышла в ужасном настроении и, чтобы поскорей егоподнять, тут же решила пройтись по магазинам. Не обошла и пяти бутиков, как носк носу столкнулась с Юлей. Она неслась сама не своя, ничего вокруг не замечая.С трудом успела ее за руку ухватить, лишь после этого Юля затормозила.

— Это ты, Мархалева, — переводя дыхание, воскликнула она,явно собираясь умчаться.

— Куда ты несешься голову сломя? — удивляясь, спросила я.

Если бы так носилась Тамарка, Тося или Маруся, это было бы впорядке вещей, но Юля носит узкие юбки и потому двигается степенно. Однако иузкая юбка не помешала ей на этот раз.