от этого стало немного тревожно на душе. Мне захотелось перекусить, и я заглянул в столовую. Настолько привык к тому, что Федор всегда предвосхищал мои попытки зайти на кухню, что не сразу понял, что вполне могу войти в это мифическое место. Порой я слышал, как из комнаты доносился звон посуды и даже короткие возгласы. Но никого из кухонных работников не видел вживую. А был ли кто-то еще помимо Федора в их числе?

Тут было темно и пришлось нащупать кнопку включения света. Лампа под потолком зажужжала и спустя мгновенье желтоватым теплым светом затопило каждый уголок просторной кухни. Вдоль стен располагались ящики с начищенными сковородками, кастрюльками и разделочными досками. Чуть дальше виднелся здоровенный буфет со стопками посуды. Крышка чугунной плиты была прикрыта, а поверх нее стоял пузатый самовар. В углу виднелась плетеная высокая корзина, которая выполняла функцию мусорки. Я оглянулся в поисках холодильника, но не увидел его. Даже растерялся от такого.

На разделочном столе посреди комнаты было пусто. Лишь свернутая в рулон скатерть. Ни вазочки с пряником, ни солонки с ломтиком хлеба на доске. В животе неприятно заурчало, и я подумал, что напрасно отказался от дичи в доме Луля.

В размышлении я провел пальцами по ткани скатерти и та, словно ощутив мое прикосновение, вздрогнула. От неожиданности я отшатнулся и едва не ударился головой о ковш на длинной ручке, который, висел на крючке прямо под потолком.

Скатерть вновь казалась неподвижной. Вот только меня нельзя было обмануть. Я точно заметил, как она шевелилась.

— Не может быть, — пробормотал я и неуверенно взялся за край ткани.

Затем приподнял ее, заглянув под складку. Запоздало подумал, что там может оказаться мышь. Но неожиданно из темноты пахнуло печеным яблоком.

— Да ладно, — охнул я и попятился. — Быть того не может, — повторил я и потер лицо.

Никто не спешил на кухню, чтобы пояснить мне происходящее или выгнать прочь. Потому я вновь приблизился к столу и уже увереннее коснулся скатерти. Провел ладонью по рулону и уверенным движением развернул его на пару оборотов. Рисунок на рогожке показался ярче, чем снаружи. На рыжем фоне распустились диковинные цветы и когда я на секунду отвел от них глаза, лепестки качнулись.

— Диво-то какое, — выдохнул я и тотчас ткань словно истаяла, ее поверхность стала зеркальной и темной. А потом из нее наружу выскользнуло что-то ядовито-зеленое.

— Ты что дурак? — скрипучий голос заставил меня сдавленно выругаться. — Не матерись, окоянный!

Рулон на столе тут же оказался свернут, а над ним встал небольшой человечек. Хотя таковым назвать его можно было лишь с натяжкой. Существо походило на Тихона — невысокий, кряжистый, с косматой шевелюрой серых, словно присыпанных мукой волос и бородой, торчащей почти горизонтально. Темные глаза бусинки смотрели на меня недобро из-под кустистых бровей. Он был одет в рубаху из неотбеленного льна, полосатые штаны и длинную стеганную жилетку, сшитую из ярких лоскутков. На ногах красовались носки, судя по кривым полоскам, связанные из остатков пряжи. А на голове существа сидела отъеденная белая мышь. Она тоже взирала на меня с видом недовольного хозяина, и я даже не сразу нашелся с ответом на тираду незнакомца.

— Ежели кону не знаешь, то чего лезешь своим руками? Ась?

— Пи? — возмущенно вторила ему мышь.

— Верно, — кивнул мужичок и погладил своего питомца, — еще и руки не помыл! Немытыми руками чего тут шаришь? Ась?

— Ты кто такой? — наконец спросил я.

— Я тута жилец постоянный, — с гордостью сообщил незнакомец и демонстративно высморкался в платок, который вынул из-за пояса. — Величать меня Жирик, потому как я из рода жировиков. А это, — он подставил ладонь и на нее тотчас спрыгнула мышь, — Бориска. Подруга моя верная. И ты не смотри, что она мышиного племени. Животинка чистая и в отличии от тебя никогда бы не тронула скатерть грязными лапами!

— Да чистые у меня руки, — возмутился я.

— Ага, я прям видел, как ты их вымыл, — фыркнул Жирик. — И полотенцем вышитым вытер.

— Пи! — вторила обвинительной тираде мышь.

— Допустим… начал я.

— Руки помой, чучело, — недовольно велел мне мужичок.

— Я, между прочим, княжич.

— Да хоть царь речной, — отмахнулся жировик. — Положено в этом помещении мыть руки и точка! Скажи спасибо, что я тебя не заставил колпак надеть и передник!

Я подумал, что стоит двинуть хаму в ухо. А потом решил, что я пришел в чужой монастырь и не стоит пытаться навязывать тут свой устав. Потому вздохнул и направился к раковине.

— И мыло душистое возьми, — посоветовал Жирик. — Вон то, коричневое.

Мышь захихикала, и я даже обернулся, чтобы убедиться — этот странный звук издавало животное. Белая гадина тотчас забралась на голову к своему покровителю и принялась умывать острую мордочку.

Мыло я трогать не стал. От него несло дегтем за версту и что-то мне подсказывало, что если я им воспользуюсь, то кожа вонять буду долго.

Однако руки вымыл тщательно и под внимательным взглядом глаз бусинок вытер его льняным полотенцем с вышивкой по краю.

— Доволен? — я продемонстрировал Жирику кисти.

— Так бы и сразу, — проворчал он и бережно погладил рулон на столе. — А то тянешь свои тяпки…

— Хватит, — грозно потребовал я и мужичок бросил на меня укоризненный взгляд.

— Не пугай Бориску. А то она начнет икать.

— И что? — не понял я.

— А когда она икает, то может не контролировать свой животик.

— Чего? — я перестал улавливать нить разговора.

— Теряет она Ценное, что непонятного? — сурово насупился Жирик. — А потом приходит Федор и начинает ругаться, что на полу какули мышачьи насыпаны. А Бориска не виновата, что у нее натура нежная.

Мышь спустилась на плечо своего хозяина и свернулась рядом с его ухом, искоса взглянув на меня.

— Прости, Бориска, — как можно серьезнее сказал я. — Не хотел обидеть тебя и твоего друга.

Жирик приосанился и погладил питомицу пальцем. Потом вынул из кармашка своего длинного жилета маленькое печенье и сунул мыши. Та ловко взяла угощение и на ее мордочке появилось умильное выражение счастья.

— Ты зачем пришел-то? — почти миролюбиво спросил Жирик. — Никогда сюда не совался, а тут приперся.

— Проголодался, — я улыбнулся.