Пока ресницы трепетали, смыкая глаза, он представил себе, как будет рассказывать Н-211 историю о Ветери. Никогда им не доводилось слышать о таком громадном, таком душераздирающем приключении. Что, интересно, скажет двоюродный брат? Что, интересно, подумает он об имени Олео?

– Олео, – прошептал себе под нос О-370, погружаясь в сон. – Олео, Олео, Олео.

Ржавый скрежет расшевелил Олео ото сна. Это Дасти крадучись возвращалась в Молочный Фургон с белоснежной добычей в пасти.

Выглянув между реек ящика, Олео вытаращил глаза. Он узнал ощеренный рот, и отёкшие розовые глаза, и жёлтые зубы.

Это был кролик из Ветери.

Олео захотелось вскочить, рассказать Дасти о вони и о рычаниях, предупредить, что на кролике, возможно, лежит проклятье… Но ведь Дасти не верит в проклятья. И её клык уже вонзается в кроличье брюхо, отрывает полосу влажной плоти, заливает кровью белую шкуру.

С потрохами наружу этот кролик ужасает ещё сильнее, и странный запах от его внутренностей залезает Олео в нос: от них воняет грязной соломой. Истории не умеют описывать запахи. Чтобы по-настоящему. Умение различать запахи приходит с опытом.

И это был тот самый запах, который нос Олео никак не мог опознать…

АЛЬФА ПОМЕСИЛА ЛАПАМИ мёртвые сосновые иголки – хотелось убедиться, что лапы всё ещё при ней. Она заметила, что младшие делают то же самое.

Пурга улеглась. Можно выбраться из-под сосны и продолжить охоту. Разве что добыча погребена под слоями снега. Выслеживать станет легче, как только лес немного оттает под солнцем.

А кроме того, младшие явно умирали от любопытства – так не терпелось услышать, что было дальше.

– А кто всё-таки этот Тряпичный? – спросила бета.

– Да! – подхватил недоросток. – Может, это человек, который усох, как старая ягода?

Чужак не ответил. Он снова лежал с закрытыми глазами и, казалось, ждал, когда дыхание успокоится.

– Олео ведь больше ничего не грозит, раз у него появились друзья? – спросил недоросток. – Они ведь могут объединиться, пойти на Ферму и искусать Фермера, пока от него не останется один скелет!

И чтобы показать, как это будет, недоросток схватил в зубы сломанную сосновую ветку и затряс ею из стороны в сторону. И вдруг выплюнул ветку и заскулил – из губы торчала иголка, словно коричневый ус:

– Ой-ой-ой-ой-у-у-у-у-у!

– Не шевелись, – сказала альфа, прижимая к земле извивающегося брата, чтобы осторожно выкусить у него из губы иголку.

– Нашёлся тоже – охотник на Фермера! – усмехнулась бета.

Недоросток проворчал в ответ что-то сердитое.

– Уж лучше сосновые иголки, чем стеклянные осколки, – проговорил Чужак.

Альфа стиснула зубы.

– Звери в Городе совсем не такие, как в лесу, – продолжал он. – У них стеклянные глаза, шестерни вместо зубов и чёрная кровь, обжигающе горячая…

Альфа не могла поверить, что такие звери существуют на свете. И всё же наклонилась вперёд, когда история началась.

ОЛЕО ВЗДРОГНУЛ И ПРОСНУЛСЯ.

Он поморгал глазами, чтобы взгляд снова обрёл ясность. Он не мог понять, почему стены в его норе сделаны из дерева и почему над головой железное небо.

Шмг-шмг.

Запах кислого молока тут же возвратил его к событиям последних дней. Он был в Молочном Фургоне.

Олео перекатился на живот, подождал, когда проснутся лапы. За ночь фургон сделался холодный как лёд. Полоска утреннего света, пробивавшегося сквозь задние двери, была узкой и серой. Наступала зима. Но снега пока ещё не было.

Олео вздохнул чуть свободнее. Фермер говорил, что не поведёт недоростков в Белый Сарай, пока зима не настанет по-настоящему. Значит, с Н-211 ничего не случилось. Пока.

– Так удобнее? Будем надеяться. – Напротив, в другом углу фургона, что-то не давало Ласке покоя. Джулеп. Замотанный в белое.

Олео подошёл к ним. Джулеп был такой слабый, что не мог поднять головы. Он похныкивал тихонько и будто издалека, словно его забыли на дне в глубокой яме. Резиновые Руки что-то ему вкололи, но действие ослабевало, и тело лисёныша начинало осознавать: его сбила машина.

Ласка без конца поправляла ему голову и лапы, пытаясь унять стоны.

– Я дюжину раз уже вылизала ему раны, – грустно сказала она. – Я не знаю, что ещё для него сделать.

Олео принюхался. Кровь, которая сочилась сквозь матерчатые полосы на Джулепе, пахла как-то не так. Густо. Лисёныш, конечно, дразнил его, называл шавкой, но Олео не хотел его смерти.

– Ф-ф!

Голова Олео повернулась на шумный выдох у задней двери. В тусклом утреннем свете виднелся силуэт Дасти.

– Пора искать пропитание, – сказала она и исчезла.

У Олео от голода скрутило живот. Кусочек стейка, который он съел прошлым вечером, был просто крошечкой в сравнении с тем, сколько он ел на Ферме. Но после ужасов Города ему совсем не хотелось выходить из Молочного Фургона.

– Ты иди, – сказала Олео Ласка, не отрывая глаз от Джулепа. – А то ему надо поправлять голову. Расчёсывать зуд.

Олео вздохнул. Он почему-то надеялся, что Ласка придумает оправдание для него.

– Ладно, тогда я пошёл один…

Ласка не ответила, и он высунул голову из двери в зябкое утро. Небо висело едва уловимой тенью над чернотой. Отяжелев от мороза, поникла жимолость.

Дасти уже ушла вниз по берегу на сто хвостов, и он потрусил вдогонку. Под лапами захлюпала холодная жижа. Каждый шаг давался с трудом. Ноги дрожали, живот завывал. Морозным ветром защипало уши до онемения. А там, на Ферме, Н-211 и другие лисы скоро будут завтракать. Ему страшно захотелось вернуться к ним, валяться в неге и спокойствии под горячим обогревателем.

Олео наконец поравнялся с хвостом Дасти. Она сердито обернулась к нему и сверкнула клыком.

– Где Ласка?

– Она, м-м, – проговорил он, задыхаясь, – решила остаться с Джулепом.

– Хм-м, – хмыкнула Дасти и пошагала быстрее.

Олео дал ей немного уйти вперёд. Её дыхание всё ещё разило прóклятым кроличьим мясом.

Дальше по реке Дасти припустила по берегу вверх, и Олео изо всех сил пытался не отставать.

Они вышли на открытую дорогу, и какой-то пронзительный вой поднял их носы вверх.

Волны толстых гудящих проводов протянулись в небе между громадными железными башнями. Олео даже съёжился от этого звука.