В пятницу, накануне отъезда, снова позвонил Хаустон.

— Майкл, — сказал ему Билли. — Я больше не отвечаю на звонкиот врачей Глассмана и не буду отвечать на твои, если не прекратишь эту муру.

— Напрасно, — возразил Хаустон. — Послушай меня внимательно,Билли. Это очень важно.

Билли выслушал очередную порцию дурацких сентенций,испытывая гнев и обиду из-за предательства. Хейди снова была там. Ее переговорыс Хаустоном опять закончились слезами. Хаустон провел долгую консультацию стремя Гномами клиники Глассмана («Не волнуйся, Билли, это оплачено:профессиональная привилегия») и снова встретился с Хейди. Все сошлись на том,что Билли не помешает серия психиатрических обследований.

— И я тебе очень советую по собственной воле согласиться наэто, — заключил Хаустон.

— Еще бы! И я даже знаю, где ты рекомендовал бы мне пройтиобследование. Разумеется, в клинике Глассмана. Угадал?

— Ну что ж, мы подумали, так было бы удобней всего.

— А как же иначе? И пока мне обследуют мозги, я буду питьбарий и получать клизмы.

Хаустон красноречиво смолчал.

— А если я откажусь?

— Хейди имеет право прибегнуть к законным средствам, —осторожно ответил Хаустон. — Ты понимаешь?

— Я понимаю, — ответил Билли. — Ты имеешь в виду себя, Хейдии Трех Гномов из клиники Глассмана. Все вместе вы отправляете меня в санаторий«Саннивейл», где я научусь плести корзинки.

— Брось ты эту мелодраму, Билли! Она не меньше беспокоится оЛинде, чем о тебе.

— Мы оба волнуемся за Линду, — сказал Билли. — Я и за Хейдиволнуюсь. Конечно, бывают моменты, когда я на нее зол, но в целом по-прежнемулюблю ее. И потому беспокоюсь. Так что она в какой-то степени ввела тебя взаблуждение, Майкл.

— Не знаю, о чем ты говоришь.

— Ясно, что не знаешь. И объяснять тебе не собираюсь. Онаможет тебе рассказать, хотя сомневаюсь. Хейди хотела бы забыть все, чтослучилось. Она могла бы излить тебе душу относительно некоторых упущенныхдеталей. Скажем так: у нее тоже есть свой комплекс вины. Кстати, если преждеона выкуривала пачку сигарет в день, то теперь выкуривает до двух с половиной.

Долгая пауза, потом Майкл Хаустон вернулся к своему обычномуприпеву:

— Что бы там ни было, Билли, но психиатрические тесты,поверь мне, в твоих же интересах и в интересах…

— Прощай, Майкл, — сказал Халлек и аккуратно положил трубку.

Оставшуюся часть дня Билли провел, вышагивая взад и впередпо прохладному кондиционированному дому, бросая взгляды на отражение своегонового облика в зеркалах и полированных поверхностях.

То, какими мы себя видим, гораздо в большей степени, чем мыполагаем, зависит от нашей концепции нормального телосложения.

Ничего утешительного в этой идее он не нашел.

Моя самооценка зависит от того, насколько я воздействую наокружающий меня мир. Что же получается? Если мистер Т. ходит по улице, держапод мышкой труд Эйнштейна, от этого он выглядит важным человеком, ученым. Норазве в самом деле он становится от этого лучше?

Идеи Т. С. Элиота звучали в голове, как эхо далекоговоскресного колокола. Нет, я не это имел в виду. Не это.

То, как мы воспринимаем реальность, гораздо больше, чем мыполагаем, зависит от нашей оценки собственного телосложения.

Да, реальность, — пожалуй, ближе к истине. Когда видишь, кактебя стирают фунт за фунтом на нет, подобно тому, как стирают с черной доскисложное уравнение — строку за строкой, на твое восприятие реальности этоздорово влияет. Твоей личной реальности и всей в целом.

Он был толстым, жирным, как свинья. Потом стал плотным,потом нормальным (если такое понятие вообще существует), потом худым. Но теперьхудоба переходила в новое качество, которое можно назвать «тощий». А чтодальше? Дистрофик, истощенный, скелетообразный? дальше уже и вообразить былонечего.

Его не слишком беспокоила перспектива быть отправленным всанаторий для тихо помешанных. Чтобы организовать подобное, требуется время.Однако последний разговор с Хаустоном показал, насколько далеко зашло дело.Оказалось невозможным убедить кого-либо. Ни один человек ему не поверит.Захотелось позвонить Кирку Пеншли. Желание было почти неодолимым, хотя он ипонимал, что Кирк сам позвонит, как только три сыскных компании, услугамикоторых пользовалась фирма, что-нибудь найдут.

Вместо этого Халлек позвонил в Нью-Йорк, разыскав нужныйтелефон в записной книжке. С тех пор как приключилась эта беда, имя РичардаДжинелли то и дело всплывало в сознании. Теперь пришло время позвонить ему.

На всякий случай.

— «Три брата», — послышался голос в трубке. — Сегодня у насв меню телятина «марсала» и наша фирменная версия «Фетуччине Альфредо».

— Меня зовут Уильям Халлек. Я бы хотел поговорить с мистеромДжинелли, если он на месте.

После паузы в трубке послышался голос:

— Халлек?

— Да.

— Трубка была отложена в сторону, и Билли слабо различилзвяканье посуды, чью-то брань на итальянском, чей-то смех. Как и все в егонынешней жизни, звучало это очень издалека.

Наконец трубку подняли.

— Уильям! — Билли вдруг пришло в голову, что никто большеего так не называл. — Как твои дела, дорогой?

— Я сбросил вес.

— Что ж, отлично, — сказал Джинелли. — Ты был слишком толст,Уильям. Прямо тебе скажу, — слишком. И сколько сбросил?

— Двадцать фунтов.

— О! Поздравляю! И сердчишко твое тебя поблагодарит. Труднотерять вес? Впрочем, не говори, сам знаю. Чертовы калории так и цепляются,висят, понимаешь, над поясом. Потом вдруг портки начинают по швам расползатьсяна заднице, когда туфель зашнуровываешь.

— Для меня это не составило труда.

— Заходи, Уильям, к «Трем братьям». Я тебя сам угощуотличной штукой — курицей по-неаполитански. Весь прежний вес вернешь с одногоблюда.

— А что, пожалуй, ловлю тебя на слове. — Билли улыбался.Глядя на свое отражение в зеркале кабинета, он подумал, что в его улыбкеслишком много зубов, слишком они близки к плоти губ. Улыбка исчезла с его лица.

— Я серьезно говорю, дорогой. Соскучился по тебе. Так давноне виделись, а жизнь-то коротка. Да, жизнь наша коротка, верно?