котором он… А тот не слушал. Ему хотелось плакать, но сильнее хотелось рассказать, как много они пережили и как страшно ему было.

— Мне… — начал он бессильно, как ребенок.

Но не смог закончить: в горле у него встал большой шероховатый ком.

Райко снова нужно было уехать, и, объясняя это жене, он говорил:

— Как в наших обстоятельствах я могу отсиживаться дома?.. На юге у нас гражданская война. Не могу я остаться в стороне, ты понимаешь? Если мы с этим не покончим, покоя нам не будет.

На прощальный ужин решено было позвать его сестру с ее мужем и Воскресенских. Приехавшая раньше мужа Анна не помогала Лизель в кухне, а приставала к Райко, что в кабинете уже собирал вещи в дорогу.

— Райко… Райко… Мне бы хотелось поговорить с тобой. Я понимаю… может быть, не сейчас… или столько времени прошло… но неужели мы не можем?.. Мне так плохо! Если бы ты знал…

— Я знаю, понимаю, — мягко сказал он. — Все наладится. Это у тебя из-за смены обстановки. Я понимаю, тебе тяжело. Но, может быть, у вас там все успокоится, и вы вернетесь… у вас там свое, своя жизнь, а тут… Но если вы не сможете вернуться, о тебе я позабочусь. Я же вернусь, и мы с тобой поговорим об этом… Что твой муж об этом думает?

— О чем?

— О вашем… о случившемся.

— О-о-о… мы с ним не говорим. Как это началось, что-то в наших отношениях поломалось. Я знаю, он во всем винит нас.

— Нас — это кого? Тебя и Софи?

— Нет, нет… Зачем тут Соня? — Анна, приложив усилие, покачала головой. — Нашу с тобой страну. Спорить с ним бесполезно. С чего он это взял?.. Но он сказал, что знает. Что их на самом деле никто не выбирал, никто революции не хочет, а успехи у них такие потому, что вы им платите… в смысле, ваше правительство или… ваши промышленники. Чтобы они раскачивали ситуацию… Это очень больно, Райко! Как можно выбирать между своими половинками?.. А сейчас он и меня винит. Нет, не в этом. Нет… он и сам не хочет винить. Он хотел уйти к тем, их противникам, «белым»… но не смог. Я отказалась, я сказала, что не уеду без него. Что либо мы уезжаем вместе, либо я остаюсь с ним. Он хотел остаться, я знаю, очень хотел, но не мог допустить, чтобы я и наша дочь… чтобы мы оказались с ним в этой каше. Я боялась за него и… за это он и винит меня. Я не смогла отпустить его. Я не хочу его смерти.

— Он своего мнения не изменил?

— На что?.. О, нет… нет. Поэтому не ругайся с ним, если он скажет… Мой муж пережил войну и переворот. Ему можно простить.

— Мы тоже пережили войну и революцию. И что же?..

Анна покачала светлой, блестящей пушистыми волосами головой. Полминуты спустя она произнесла сквозь зубы:

— Ты мог бы мне написать… что вы поженились. Это меня, честно говоря, ошеломило. Я не знала, что после смерти папы вы на такое решитесь.

— Я не хотел тебя беспокоить. Я знаю, что ты ее не любишь. Я не хотел, боялся, что ты не так это поймешь.

— А за что мне ее любить?.. Что отец в ней нашел? Я ужаснулась. Он ко мне приехал в гости, все было замечательно, и тут новость: женится, и на ком? На ком, спрашивается? На ней?..

— Вы с ней и не говорили толком. Что ты могла понять?

— Может, и ничего, — резко ответила Анна. — А разве приятно иметь мачеху своего возраста? Но нынче она мне не мачеха. Ты что, женился на ней из-за ее денег?

— Что за… это за дикость?

— А что? — тише заговорила она. — Я знаю, все деньги отошли ей. Она была его женой, ей все и осталось!

— Не смей так говорить! Это… это низко! Ты себя не слышишь?..

Очень ей хотелось возразить, но она не успела: Райко услышал за дверью кабинета мужской голос и суше прежнего сказал:

— Твой муж приехал. Иди его встречать.

Марию отослали в комнату Дитера. Он грубо осведомился, чего она явилась, на что она ответила:

— Твоя мама послала меня к тебе…

В руках у нее были белые розы.

— Мать не любит белые, — язвительно заметил он.

— Я это уже поняла.

— Они у нее плохие воспоминания вызывают.

— Я пока оставлю тут, — присаживаясь на пол, ответила Мария. — Что ты сейчас клеишь?

— Самолет.

— Он из бумаги?

— Из бумаги. Это мой пятый. Хочешь посмотреть?.. Только не сломай!

Осторожно и с уважением она осмотрела бумажную фигуру, потрогала прямые крылья, еще влажные от клея, и возвратила самолет на его стол.

— Красивый. Хочешь, я тебе буду помогать?

— Ты не сумеешь. Девчонки ничего полезного не умеют, а ломают только!

— А вторые ножницы у тебя есть?

— Я же сказал: не трогай!

— Я не за этим.

Взяв ножницы, разложив цветы на полу, она стала обрезать бутоны. Он с удивлением на нее посмотрел.

— И вот зачем ты эти цветы портишь, а?

— Твоей матери они не понравились. Ничего такого, — сухо ответила та.

Тут появилась ее тетя и громко позвала их к столу.

— Почему у тебя все руки исколоты? — озабоченно спросила Жаннетт, усаживая ее за стол, между собой и Дитером.

Напротив Жаннетт — и большого зеркала — сидела Ашхен Александровна, и лицо ее, желтоватое, с сузившимся ртом и впавшими темными глазами не предвещало ничего хорошего. По левую руку от Ашхен и напротив Анны сел Георгий Николаевич, ее муж; выражение у него было замкнутое и усталое. Райко сидел близ него, тоже слева, и смотрел мимо Лизель и Анны.

— Ай! — воскликнула громко Мария, которую Дитер пнул ногой под столом.

Все на них посмотрели.

— Что ты кричишь? — прошипела ей еле слышно Жаннетт.

— Он пинает меня!

— Нет! Она врет! Она врет!..

Последовала небольшая нотация, после которой от детей вновь отстали. Поскольку взрослые увлеклись разговором, Дитер затем опять стал пинаться, попадая то по стулу Марии, то по ее голени; ближе придвинувшись, он начал нашептывать ей обычные школьные пошлости, которые она, будучи младше, еще знать не могла. Мария молчала, притворялась глухонемой, а он все наклонялся к ней, будто пытаясь выдавить ее из-за стола.

— Право же, я знаю таких, как вы! — спорила с Георгием Николаевичем Жаннетт. — Такие, как вы, против любых достижений, вы хватаетесь за прежний уклад, не желая по тупости своей заметить, что времена