буквально за пять-семь минут. Вся кровь. Полностью.

Петренко умолк, задумчиво помешивая ложечкой в чашке. Затем встрепенулся, и снова заговорил:

— Работа следователя осложнялась особенностями поведения жертв — бомжи, их образ жизни. Они сами по себе много и постоянно гибнут. Обитают в разных норах, прячутся. В случаях смерти, почти всех бездомных находят только, когда труп практически разложился. А там уже и определить что-то сложно. Я глядел в делах отчёты патологоанатома — при невозможности обследования в случаях крайней степени разложения останков, он мог только изучать скелет. У всех «плохих» трупов выявились свежие царапины на рёбрах и позвоночнике, причём с внутренней стороны. Очевидно, когда стилет проворачивали в ране, остриё задевало за кости, и оставались характерные следы. Нанесены одним и тем же орудием. Это в отчётах записано.

Рассказчик отхлебнул из чашки, и поставил её на поднос. Помолчал недолго, и продолжил:

— Бездомный есть бездомный. Раз дома у него нет, то нет и близких. Если такой пропадёт, кто ж его искать-то будет? Да никто! О том, что найден такой жмурик, люди сообщали, когда из-за его разложения появлялся жуткий трупный запах. И как правило, сгнивают эти трупы до такого состояния, что уже и поднять с земли нечего. Знания патологоанатома в таком случае бесполезны. Но иногда попадались «свеженькие», вот по ним и удалось составить картину. Я пытался постоянно проявить к этим делам интерес коллег. Потом уже следователи стали отслеживать похожие убийства. И они — нашлись!

Тимофей, не согласившись с таким утверждением, помотал головой:

— Мы пытались узнавать в горотделе — какие дела есть в архиве по происшествиям в подвале того дома. Но нам ответили, что таких дел в архиве нет.

Петренко, хлопнув ладонью по подлокотнику своей каталки, заспорил:

— Так там больше ничего и не происходило! А то самое дело по убийству в подвале всё равно бестолковое! Можно даже сказать — искусственное. Там ничего интересного нету. Оно «состряпано» под обвинение случайного человека, того, которого настоящий убийца притащил. А убийца был тот самый, кто в милицию в первый раз и сообщил! Только впоследствии он свою «географию» расширил, и убивал клошаров уже по всему Городищу, благо там закоулков полно!

Палинский снова возразил:

— Владимир Леонидович, вы говорите, что у Мушкетёра было особое орудие убийства. А в том, первом случае, когда обнаружили три трупа в подвале этого «дома с чертями», там же все были убиты обрезком трубы. Может это действительно другой убийца? Тот, кого поймали?

Рассказчик покачал указательным пальцем:

— Да нет, конечно! Это был тот, кто сообщение сделал, говорю же! А в подвале, всё видать как-то случайно у него произошло. Он туда попал скорее всего по иной причине. А по какой — вот это как раз мне неизвестно, да это и неважно. Главное, что на ту беду там оказались эти бомжи. И, как я думаю, ему пришлось просто импровизировать. Схватил первое, что в руку попало — обрезок той самой трубы. Когда он в тот день троих насмерть забил, нужно было его тогда и хватать, и сразу в камеру сажать. Потом бы разобрались. Но ведь он из Очистки был! Попробуй поспорь! Они тогда ни у кого разрешения не спрашивали, можно или нет — сами всем говорили, как надо поступить. Собаки! Достаточно было одежду с него снять, и на экспертизу отправить. У него рубаха вся в каплях крови была. Я у него спросил в тот момент — чего ты в крови-то весь? А он только и ответил, — я, говорит, с убийцей боролся. Представляешь? Он — с убийцей боролся! Ещё и улыбался, когда это сказал. Урод!

И тут Тимофей понял, что старого опера «зацепило» — лицо у него раскраснелось, он принялся перекатываться в коляске из стороны в сторону. Во время рассказа размашисто жестикулировал. Редко общавшийся с внешним миром, этот человек принялся описывать тот момент в его неудачно сложившейся жизни, который, в общем-то и довёл его до нынешнего состояния. Он то подкатывался к гостю вплотную, то удалялся к окну, не останавливая повествование:

— Но я следил за ним. Я всегда знал, что это его рук дело, когда находили очередной труп бомжа. Однажды, это уже годика через три после того тройного убийства, нашёлся «свеженький» труп бездомного в горсаду. Душегуб не утащил его далеко — видать кто-то помешал, — а привалил какими-то ветками у дальней стены, где контора хлебозавода была.

Так вот, жмурик этот был одет в полиэтиленовый дождевик. Я сразу подумал — вдруг повезёт, и отпечатки попадутся? Штука вся была в том, что как раз я был в группе осмотра, и мы первые по вызову подъехали. Ну я сразу этот плащик в вещдоки и постарался определить.

Обычно на таких трупах дознаватели особого внимания на такие детали не обращают — ну кому о бомжах думать охота? Они постоянно на улицах гибнут, их почти каждый день подбирают. Питаются плохо, здоровья у них нет, пьют, конечно, всякую дрянь. Ты если их редко на улице видишь, то это не значит, что они повывелись.

Бомжей всегда достаточно много, они просто где-то обитают. На городской свалке, кстати, так там вообще, считай у них целая деревня. Никто даже не знает, сколько там «жителей». И, причём — всё организовано! У них даже свой барон есть! За порядком следит.

Ну так вот, про тот дождевик. Я постарался проконтролировать снятие отпечатков, и «пальчиков» там обнаружилось — огромное количество! Мне оставалось получить отпечатки у Мушкетёра, и тогда — всё, тогда уже можно брать. Сделать это официально — снять отпечатки, естественно, было совершенно невозможно.

Я придумал, как это провернуть — решил организовать какую-нибудь пьянку, и потихоньку подменить его стакан, но чтоб это приняли в лабораторию, нужны свидетели. С очевидцами подмены стакана можно было составлять протокол намеренного взятия предмета с целью проведения дактилоскопии. Пока я голову ломал, как тут исхитриться, подошёл наш праздник — День Милиции. И Мушкетёр на моё везение был в числе приглашённых от коллег. На фуршете, который устроили в «Центральной», я договорился с двумя своими ребятами, и с парой женщин из обслуги, что они протоколы подпишут, и всё подтвердят. В скором времени, дождавшись, когда мой подопечный уйдёт в туалет, благополучно стащил нужный стакан со стола, и радовался, как всё ровно прошло. Когда же я сам отправился по нужде — нужно было освежиться, так как я внезапно почувствовал себя не совсем хорошо, тут за мной вослед вошёл он сам, и я в этот