в партикулярное платье. И тоже их в толпу, в толпу!

— Надеюсь, вы, ваше преосвященство, не оставите без благословения верноподданнические порывы народа? — спросил губернатор, стараясь не глядеть в глаза Макарию.

Тот чуть заметно улыбнулся:

— Не оставлю.

8

Анисим Белов изнывал от безделья.

В ночных гулянках притона он не участвовал, испытывал отвращение к подобным забавам. По ночам подолгу не мог уснуть. Мешали пьяные выкрики за стеной, визг женщин, неотступные мысли о детях, увидеть которых он не мог, понимая, что первая же ошибка снова приведет его на каторгу.

Днем Анисим помогал Дымку по хозяйству; отремонтировал стайку, поправил забор, переложил печь, наколол дров чуть ли не на всю зиму, наконец, подшил все пимы, какие только нашлись в дому. Дымок поначалу косился на Анисима, но потом понял, что движет мужиком. Сразу подобрел, проникся благодарностью. Все чаще и чаще стал приглашать Анисима к самовару. За долгими чаепитиями Дымок бесконечно пересказывал какие-то свои давние приключения и похождения, Анисим слушал внимательно, но в детали не вникал, такой чужой, такой далекой казалась ему воровская, презираемая им самим, жизнь.

И Яшка вдруг куда-то пропал на несколько дней. На вопрос, где он может быть, Дымок только хмыкнул:

— Никуды твой Яшка не денется. Фардыбачит где-нибудь, а можа, краля какая попалась. Спи. Чего в таку рань поднялся?

— Не спится.

Вздохнув, Анисим вернулся в свою комнатенку. Смотрел молча на облака сквозь тесное узенькое окошко.

Осторожно скрипнула дверь.

В комнату боком, понуря голову, протиснулся Яшка Комарин и, глядя на приятеля, упал на кровать.

Анисим зажег лампу.

Яшка торопливо отвернул к стене почерневшее от перепоя, с лиловым синяком под глазом, опухшее лицо, горестно выдохнул:

— Че хошь, Аниська, делай со мной, только я самая распоследняя скотина.

Анисим продолжал разглядывать плешивую голову Комарина.

— Только скотина-то так не делат, как я. Стало быть, я хуже всякой твари… Гад я ползучий, — почти всхлипнул Яшка. — Ты знаешь, Аниська, чего со мной приключилось?.. Ну че ты молчишь?! Мне и так совестно.

Анисим пожал плечами:

— Ты же ничего не сказал.

Яшка резко сел на кровати, обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону:

— Пропил, проиграл я наши обчие денежки! Свои проиграл, и твои проиграл! Нищие мы с тобой таперя, друг-приятель мой разлюбезный! Ни копеечки не осталось! Все спустил! Даже часы новые, и те, сволочь я энтакая, продул! А ведь как все хорошо началось! Такая карта поперла! Все спустил… Все…

— Будя, тебе, — разжал губы Анисим. — Все одно шальные деньги. Как пришли, так и ушли.

— На че жить-то будем? Хоть опять в разбой подавайся! — со слезой в голосе воскликнул Яшка.

— Да есть у меня маненько, — проронил Анисим. — Проживем.

— Есть? — с загоревшимися глазами подался к нему Комарин. — Дай, а?! Пойду отыграюсь! Точно отыграюсь!

— Не дам, — буркнул Анисим. — Все одно спустишь.

Яшка сразу обмяк:

— И то верно, спущу…

Внезапно из комнаты, где еще спали уставшие после разгульной ночи квартиранты деда Дымка, раздались встревоженные хриплые крики:

— Стрема!

— Чертова рота во дворе!

— Мелкая раструска!

Комарин вскочил, завертел головой. Анисим тоже поднялся на ноги, замер прислушиваясь. По всему дому катился испуганный топот.

В дверь просунулась всклокоченная бороденка Дымка:

— Робяты! Околоточный нагрянул!

Комарин метнулся к окну, готовый высадить его ударом плеча.

— Подстрелют! — остановил Дымок. — Городовые кругом!

Околоточный надзиратель обвел властным взглядом сгрудившихся в углу комнаты постояльцев деда Стародымова. Анисим и Яшка стояли впереди, и Анисиму казалось, что околоточный видит его насквозь и вот-вот скажет: «Ты, беглый каторжник Белов…»

Но вместо этого околоточный благодушно усмехнулся, поправил лежащую на коленях шашку, скрипнул табуретом.

— Трухнули, — удовлетворенно констатировал он.

Увидев, что полицейский чин продувает папиросу, Дымок

суетливо подскочил, поднес спичку.

Комарин, решив, что все равно пропадать, расплылся в язвительной усмешке:

— Удивились, ваше благородие. До сих пор в толк не возьму, как энто вы не побрезговали в наши апартаменты наведаться?

Околоточный осадил его взглядом:

— Никшни! Предложение есть, господа мазурики…

«Господа мазурики» озадаченно загудели. Выдержав паузу, полицейский в полной тишине повторил:

— Итак, имеется предложение. Либо вы сию минуту отправляетесь на экскурсию в тюремный замок, либо…

Слова «экскурсия» никто из присутствующих не понял, но упоминание о тюремном замке вызвало тяжелые вздохи и возмущенный ропот. Высокий, со впалой грудью и аристократически тонкими, хотя и грязноватыми, пальцами, похожий на небогатого мещанина, вор недовольно осклабился:

— Энто за что ж, ваше высокоблагородие? Вроде за руку не ловили…

— Ты, Дохлый, рот закрой, не дыши перегаром. Вспомни, как третьего дня у Верхозина, владельца ломовых конюшен, в бильярдной бумажник «позаимствовал»…

— Не брал я лопатника! — негодующе фыркнул Дохлый.

— Ты это судье расскажешь, — ласково улыбнулся околоточный, — а заодно пояснишь, как бумажник Верхозина оказался у твоей сердечной подруги — Гутьки Твердохлебовой…

Вор-карманник скис, отвел глаза. Дед Стародымов по-лисьи шагнул к полицейскому:

— Ваше высокоблагородие, вы сказывали о каком-то предложении…

Посерьезнев, околоточный произнес:

— Революционеры народ бунтуют, над верой православной изгаляются. Урезонить их надо бы. Послужить, как говорится, царю и Отечеству.

— Так мы ж завсегда, — с готовностью сложил руки на животе Дымок.

— Сегодня манифестация патриотическая будет. Поддержите. Всех бунтовщиков бить не жалеючи. Лавки жидовские, магазины можете потрясти. Православных купцов не трогать! Ясно?

— Ага, мы по лавкам, а архангелы нас цап-царап, — обиженно бросил Дохлый.

— У вас сейчас других забот хватает, — сурово отрезал околоточный. И нехотя добавил: — Препятствий со стороны полиции не будет. Слово даю.

9

Полицмейстер Попов нервничал. До назначенного времени оставалось совсем немного, а предводитель томских мещан купец Самгин-Косицин все еще не появился. Не слышно было и верноподданных горожан.

Попов нетерпеливо подошел к окну.

У Иверской часовни Божьей Матери ковырялся прутиком в замерзшей луже какой-то мальчишка, у Богоявленской церкви, как всегда, толклись старухи.

Полицмейстер закурил. Взгляд его оживился. Вон они, добрые горожане! К городскому полицейскому управлению шумно подтягивалась черная колонна с трехцветным знаменем, с поблескивающими иконами.

В кабинет полицмейстера, дыша водочным перегаром, ввалился Самгин-Косицин.

— Запаздываете, Сергей Дмитриевич…

Купец отер крупной ладонью пот со лба.

— Извините, ваше высокоблагородие… Пока народ собрался, взбодрился… Наставить же народ надо было… Я им целую речь произнес…

— Объяснили, что полиция и войска окажут поддержку?

— А как же!

— Как настроение народа?

— Самое патриотическое.

— Славно! Очень славно!

Подставив стул, Попов снял со стены портрет императора Николая II и