– Да, ― задыхаясь, ответила я. ― Кошмар.

Я бросилась к ней на шею. Какая же она теплая! Какая родная! Зарылась носом в ее шею и жадно втянула знакомый аромат парфюма: тонкая цветочная пряность с насыщенными тонами благородного сандала.

– Мама, ― тихо прошептала я, и слезы покатились по щекам.

– Лена, что с тобой? ― удивленно спросила она, но немного погодя обняла в ответ и нежно погладила по голове. ― Все хорошо, я рядом.

Я отпрянула от нее, чтобы еще раз убедиться. Да! Это точно была моя мама! Зеленные глаза, обрамленные пышными ресницами. Аккуратно выведенные алые губы, курносый нос, что достался и мне по наследству. Я была почти ее точной копией, за исключением длинной шеи и черных волос, доставшихся от отца. Как могла допустить мысль, что я не их дочь?

– Ма-ма, ― счастье сдавило мне грудь и вырвалось на волю рыданием.

Я прижималась к ней все сильнее, а она гладила меня по волосам и с опаской поглядывала на заплаканное лицо.

– Лена, Боже, что тебе приснилось?

– Ужас, ― пытаясь поджать дрожащие губы, ответила я и вновь уткнулась носом в ее шею.

Верно, ужас. Просто кошмар. Затяжной, бредовый кошмар!

Вспомнились руки Зиры, которые так же нежно гладили меня по волосам. Чувства были такими же, только… это было словно в тумане. Игры разума, не иначе!

– Хватит смотреть эти дорамы до полуночи! Это сказывается на психике!

Улыбнулась. Я никогда прежде не была так счастлива слышать ее причитания! Как же это круто! Слышать ее причитания! Пусть ругает хоть на чем свет стоит, только бы продолжала обнимать!

– Лена, ты меня слышишь?

Мама обхватила меня за плечи и с силой оторвала от себя. На лице тут же нарисовалась недовольная гримаса. Она протянула руку к моему лбу:

– Боже! Да ты горишь!

Она развернула меня и проводила к кровати. После смерти бабушки, чья болезнь тоже началась с нескончаемой высокой температуры, для мамы жар стал подобием опасного сигнала, с которым она вступала в бой с особым рвением. Мама никогда не показывала сильную привязанность к бабушке, она не из тех людей, которые сыплют нежными словами, объятиями и постоянными признаниями в любви. Насколько дорога ей была бабушка, мы все поняли только после ее смерти, когда все фотографии были собраны в отдельный альбом, подписаны и спрятаны под кровать, из-под которой доставались тайком и орошались тихими слезами.

– Немедленно ложись! Я принесу градусник.

Она быстро скрылась за дверью, оставив меня в полном недоумении и в сомнениях. Что, если все это происходит не на самом деле? Я с опаской провела рукой по одеялу, затем по подушке. Глубоко вздохнула и сжала ее что было мочи. Нет, я чувствую. Я чувствую все это! Стоп, а если ущипнуть?

– Ай! ― я потерла красное пятно на руке.

Да, и это я тоже чувствую! Очередной приток безграничного счастья заполнил мою грудь. Губы задрожали, и слезы вновь покатились по щекам.

– Я… до-ма, ― я произнесла эти слова дрожащим голосом, полным страха. Но мне нужно было сказать это вслух, чтобы наконец позволить себе в это поверить.

Рыдания вырвались в сопровождении верных товарищей: всхлипов и дрожи. Когда мама вернулась в комнату, она замерла на пороге:

– Тебе больно? ― бросилась ко мне она и снова проверила лоб, прежде чем запихать в подмышку градусник. ― Где болит? Сильно болит?

Я замотала головой и крепко обняла. Она расцепила мои руки и силой уложила на подушку:

– Не шевелись, надо померить температуру. Точно ничего не болит?

– Нет, ― блаженным голосом ответила я.

Градусник показал страшные тридцать девять и пять. Меня тут же напичкали горстью таблеток и вызвали врача, запретив вставать. Я лежала сама не своя, изучая все, что только попадалось в поле зрения: белые стены с тонкими витиеватыми рисунками, темно-бордовая мебель – шкаф, комод, маленький прикроватный столик с ноутбуком и начатой упаковкой моего любимого печенья и такого же цвета тяжелые атласные шторы. Я словно смотрела на это все впервые, до конца не веря, что я снова у себя в комнате. Предметы были точно такими же, как я их помнила, но почему-то сейчас казались мне далекими и неродными. Меня не покидало чувство, что что-то здесь было не так…

Внимание привлекло прямоугольное зеркало, висевшее над комодом, оно было утыкано по краям кипой моих фотографий школьных лет, но не было ни одного снимка за последние три года. Такое ощущение, что после школы жизнь девушки, что обитала здесь, оборвалась, хотя в каком-то смысле так оно и было. Я все ждала и грезила, что вот поступлю в универ и заживу. Удастся, наконец, выйти из тени брата. Какие же грандиозные я строила планы на этот счет! Даже ни секунды не сомневалась, что стану прилежной студенткой, которая с упоением записывает лекции, выводя красивые, ровные строчки. Везде будет порядок. Только вот лекции оказались не такими уж и веселыми. Помню, первый преподаватель бубнил, не меняя интонации так, что меня даже разморило. Уснуть на первой же паре – это был первый звоночек о том, что от перемены мест слагаемых сумма не изменяется. Лена остается Леной.

Первый год мне дался нелегко. Разочарование шло за разочарованием. Но мне на удивление удавалось это все скрывать достаточно долго. До тех пор, пока не раздался звонок из деканата… я до сих пор помню этот крик, переходящий в вопль: «Тебя отчисляют?» В такой ярости я видела своего отца впервые. Обычно все проблемы воспитания нерадивого подростка он оставлял маме, сам старался держаться в стороне. Но тут его терпение иссякло. Еще бы, попала-то я в этот вуз только благодаря его знакомствам. Видимо, папа никак не ожидал, что дочь окажется такой неблагодарной. В принципе с этого он и начал свою получасовую ругань, которую впоследствии (дав ему вдоволь наораться) подхватила мама, и пошла вторая волна упреков.

Тогда меня еще удалось «спасти». Наставить, так сказать, на путь истинный. Куча новых репетиторов, пара взяток и еще один год я как-то продержалась на плаву. Правда, потом случилось это… мне стало на все плевать. Я устала барахтаться, не видя четкой цели, да даже просто не видя смысла в своей жизни. Помнится, потратив целый месяц на пересмотр любимых дорам, я с ужасом осознала: я не хочу и никогда не хотела учиться этой специальности, а уж тем более работать по ней всю оставшуюся жизнь.

Я понимала, что не могу просто так перед началом третьего курса объявить, что хочу поменять факультет или ВУЗ… Честно говоря, я даже не знала, чего хочу. У меня не было профессии мечты или интереса к какому-либо предмету. Да и рвения искать ответы на эти вопросы тоже не было. Я хотела только одного: чтобы меня оставили в покое. Замереть, исчезнуть, слиться с пустотой и без отрыва пропадать в красивых историях целеустремленных корейцев…

Я и не заметила, как уснула. Когда открыла глаза, надо мной уже висела голова участкового врача, а по подбородку долбил старенький стетоскоп. Он удивленно раскрыл глаза, которые казались весьма несоразмерными через толстые стекла очков, и приподнял седые густые брови: