Разве в подобных обстоятельствах неверному партнеру не лучше сохранить все в тайне и в одиночку справиться с ситуацией? Порой правда лечит, а признание бывает единственной адекватной реакцией на случившееся. Обсуждая со своими пациентами плюсы честности, моя коллега Лиза Шпигель использует простую и эффективную формулу, предлагая каждому задать себе три вопроса: честно ли это? Пойдет ли это на пользу? Гуманно ли обо всем рассказать?

Правда может быть необратимо разрушительной и даже агрессивной, когда ее сообщают с садистским удовольствием. Не раз я наблюдала, как честность приносит больше вреда, чем пользы, и затем задавалась вопросом, может ли ложь в некоторых случаях защищать нас. Для многих это просто немыслимо. Однако я также слышала, как узнавшие обо всем супруги восклицали: «Лучше бы ты мне не говорил!»

На тренинге для психотерапевтов участница, работающая в хосписе, обратилась ко мне за советом.

– Что мне сказать смертельно больному пациенту, который хочет перед смертью признаться жене, что всю жизнь ей изменял? – спросила она.

Я ответила:

– Хотя я понимаю, что ему этот «разговор начистоту» кажется искренним выражением глубокой любви и уважения, он должен осознать, что сам, возможно, получит облегчение перед смертью, но его жене придется жить с этой тяжкой ношей. Когда он упокоится с миром, она будет месяцами ворочаться в постели и не спать по ночам, проигрывая в голове все новые и новые истории, страсти в которых будут кипеть сильнее, чем в реальных изменах. Такое ли наследство он хочет ей оставить?

Порой в молчании проявляется забота. Прежде чем сознаться в своих грехах пребывающему в неведении партнеру, задумайтесь, о чьем благополучии вы заботитесь на самом деле. Правда ли ваше признание столь бескорыстно, как кажется? Что вашему партнеру делать с новой информацией?

Я видела обратную сторону этой ситуации у себя в кабинете, когда пыталась помочь вдове смириться с двойным горем: она потеряла мужа, болевшего раком, и одновременно лишилась своего представления об их счастливом браке, после того как он признался ей в своей неверности на смертном одре. Уважение не всегда заключается в том, чтобы рассказывать все, ведь порой проявить уважение – значит подумать, каково партнеру будет принять это знание. Взвешивая все за и против, не думайте в терминах «или – или» и не прибегайте к абстракциям – лучше представьте, как именно пройдет разговор. Где вы будете говорить? Что скажете? Что увидите на лице партнера? Какую реакцию получите?

Вопрос «сказать или не сказать?» становится еще тяжелее, когда социальные нормы делают людей особенно уязвимыми. Пока в мире существуют страны, где женщины, которые лишь подозреваются во взгляде на сторону, могут быть забиты камнями и похоронены заживо или где гомосексуалистов лишают права видеться с собственными детьми, необходимую степень честности и прозрачности нужно определять в контексте каждой конкретной ситуации.

Должны ли психотерапевты хранить тайны?

Психотерапевтам, работающим с неверностью, приходится иметь дело с щекотливым вопросом тайн. Согласно традиционному подходу, психотерапевты, работающие с парами, не имеют права хранить молчание, а потому продуктивная терапия в этой ситуации возможна, только если неверный партнер положит конец своему роману или сознается в содеянном. В противном случае такому партнеру показана лишь индивидуальная терапия. Я часто слышу от своих американских коллег, что, не раскрыв тайны, делу не поможешь. Интересно, что коллеги из других стран противоречат им, утверждая, что помочь можно, только если тайна остается тайной. Как только завеса тайны приподнята, пути назад нет. Они не советуют раскрывать секреты без должного основания, поскольку в этом случае отношения оказываются под ударом, а одному из партнеров приходится столкнуться с болью, которой можно было бы избежать.

В последние годы небольшая группа психотерапевтов, включая Джанис Абрамс Спринг и Мишель Шайнкман, бросает вызов ортодоксальному американскому подходу к тайнам, находя, что он не помогает, ограничивает варианты и даже наносит парам вред. Я выбрала подход, который Спринг называет политикой «общеизвестных секретов». При знакомстве с парой я объясняю, что буду встречаться с партнерами как вместе, так и по отдельности, причем наши индивидуальные сеансы конфиденциальны. Каждому из партнеров гарантируется личное пространство, в котором он сможет прорабатывать свои проблемы. Оба партнера должны на это согласиться. Как и Спринг, я считаю решение раскрывать или не раскрывать секрет одним из аспектов терапии, а не условием для ее начала.

Такой подход не лишен сложностей, с которыми я то и дело сталкиваюсь. Время от времени мне приходится отвечать на вопрос: «Вы все время об этом знали?» – когда партнер узнает, что его обманывали. Хотя эта ситуация болезненна для всех участников конфликта, по условиям нашего соглашения она не сопряжена с нарушением профессиональной этики. Пока я нахожу этот подход более продуктивным. Шайнкман пишет: «Политика отсутствия тайн делает психотерапевта заложником ситуации, не давая ему возможности помочь партнерам в один из самых кризисных моментов их отношений».

Этот подход применим не только к изменам. На самом деле для меня поворотной точкой стал сеанс, на котором женщина призналась, что последние двадцать лет ждет не дождется, пока ей больше не придется заниматься сексом с мужем. Ей не нравился его запах, из-за чего она постоянно изображала фальшивые оргазмы. Понимая, что этого не изменить, но не считая эту мелочь поводом для развода, она не видела смысла ни о чем ему говорить. Я решила продолжить терапию, несмотря на ее обман. После этого я задалась вопросом: чем эта тайна фундаментально отличается от остальных?

Неужели она была менее важной, чем тайная любовная связь? Неужели муж этой женщины почувствовал бы меньшую боль, узнай он, что она всю жизнь ему лгала, чем если бы она спала с другим мужчиной? Неужели я должна была настаивать, чтобы она призналась в своей неприязни, если хочет продолжить терапию? Сексуальные секреты крайне многообразны. И все же психотерапевтам чаще приходится иметь дело с ложью о внебрачном сексе, чем с десятилетиями обмана о сексе в браке. Мы храним много тайн, не сталкиваясь с этическим конфликтом. Неверность не всегда стоит во главе иерархии важных признаний.

Правда на многих языках

«Мы живем в культуре, где представления о секретности поистине сбивают с толку, – пишет Эван Имбер-Блэк в своей книге «Тайная жизнь семей». – Если раньше культурные нормы превращали в постыдные секреты слишком многие события человеческой жизни, теперь мы столкнулись с обратной ситуацией: нам кажется, что раскрывать тайны – не важно, как, когда и кому, – с моральной точки зрения лучше, чем хранить их, ведь это автоматически ведет к исцелению».

Чтобы понять американские представления о секретности и правде, необходимо изучить современное определение близости. Сегодняшняя близость основана на откровенности, на доверчивом раскрытии самого личного – наших чувств. С самого детства мы раскрываем секреты лучшему другу. Поскольку сегодня предполагается, что наш партнер и есть наш лучший друг, мы считаем: «Я должен делиться с тобой всем, и я вправе знать обо всех твоих мыслях и чувствах». Это право знать и представление о знании как о близости и становится характеристикой современной любви.