Наша культура почитает абсолютную честность. Говорить правду в нашем представлении – значит приближаться к моральному совершенству. Другие культуры полагают, что, когда все как на ладони, а с неопределенностью покончено, близость не усиливается, а наоборот, попадает под удар.

Впитав в себя элементы разных культур, я работаю на многих языках. При коммуникации мои американские пациенты предпочитают точность, искренность и «прямой текст» аллюзиям и оговоркам. Мои пациенты из Западной Африки, с Филиппин и из Бельгии скорее склонны полагаться на неопределенность, чем говорить без обиняков. Они идут в обход, вместо того чтобы выбрать прямую дорогу.

Обращая внимание на эти контрасты, мы также должны учесть различие между приватностью и секретностью. Как поясняет психиатр Стивен Левайн, приватность представляет собой функциональную границу, установленную общественным договором. Мы знаем о существовании некоторых тем, но предпочитаем не обсуждать их, как в случае с менструациями, мастурбацией или сексуальными фантазиями. Секреты – это темы, относительно которых мы намеренно вводим окружающих в заблуждение. Одни и те же эротические мечты и желания могут быть приватными для одной пары и секретными для другой. В некоторых культурах неверность считается приватным вопросом (по крайней мере, неверность мужчин), но в нашем обществе ее обычно причисляют к секретным темам.

Практически невозможно обсуждать культурные различия, не упомянув о французах. В Америке их зачастую приводят в качестве примера, когда говорят о сексуальных различиях. Дебра Оливье пишет, что французы «предпочитают подразумеваемое прямому, подтекст контексту, благоразумие неосмотрительности и скрытое очевидному – и во всем этом они представляют собой прямую противоположность американцам». Журналистка Памела Друкерман, беседовавшая с людьми из разных стран при подготовке своей книги «Страсть в переводе», показывает, как эти предпочтения влияют на отношение французов к неверности. «Во Франции благоразумие представляется краеугольным камнем любого адюльтера, – пишет она, замечая, что многие из ее собеседников предпочитали не говорить партнеру лишнего и не знать о его похождениях. – Французские измены похожи на конфликты времен холодной войны, в которых ни одна сторона не берется за оружие».

Но в Америке без оружия не обойтись. Хотя американцы не проявляют толерантности к внебрачному сексу, обман зачастую порицается ими сильнее, чем измена. Скрытность, лицемерие и отговорки становятся главными аспектами оскорбления и считаются проявлением крайнего неуважения к партнеру. Предполагается, что мы врем только тем, кто стоит ниже нас: детям, избирателям и подчиненным. В связи с этим из спален и залов суда доносится одна и та же фраза: «Дело не в том, что ты изменил, а в том, что ты лгал мне!» Но неужели нам бы и правда стало лучше, если бы партнеры заблаговременно предупреждали нас о будущих изменах?

Переводя секреты

Амире тридцать три года. Американка пакистанского происхождения, она учится на социального работника и до сих пор в деталях помнит тот день, когда начала раскрывать секрет отца.

– Папа учил меня водить машину. У него на зеркале заднего вида висела какая-то странная японская безделушка. Однажды я попыталась ее снять, но он остановил меня и сказал, что это подарок от его секретарши Юми. Это имя тотчас всплыло у меня в памяти, когда семь лет спустя папа попросил найти какой-то адрес у него в телефоне, а вместо этого я наткнулась на переписку с некой Ю. Тогда я все поняла.

– Ему известно, что вы обо всем узнали? – спросила я.

Амира покачала головой.

– Вы расскажете ему?

– Я хочу сказать ему лишь одно: «Удаляй свои сообщения!» Может, однажды я даже научу его, как это делается. Мне жаль, что он не замел след. Мне не нравится думать, что теперь я соучастница его обмана.

– Вы рассматривали возможность обо всем рассказать матери? – спросила я.

Она тотчас ответила нет.

Амира – дочь эмигрантов, приехавших в Америку еще до ее рождения. Тем не менее ей знакомы обе культуры. Она понимает, что ее молчание здесь нетипично.

– Мои американские друзья незамедлительно пошли бы к матери. Они бы сочли, что раскрыть секрет – значит поступить правильно и проявить свою заботу.

Хотя Амира училась в школе в небольшом городке в Канзасе, когда дело заходит о семейных делах, она предпочитает жить по правилам Карачи.

– Да, мы ценим доверие и честность, – говорит она, – но сохранение семьи ценим еще выше.

Решение Амиры воспринимается как данность. Вот ее логика: «Если я скажу ей, то что дальше? Разрушу семью? Сломаю все, что мы построили своим трудом? Уподоблюсь импульсивным и эгоистичным американцам и в результате буду жить на два дома, попеременно то с отцом, то с матерью?»

Амира оскорбилась и разозлилась на отца за обиду матери.

– Но мои родители любят друг друга, – добавляет она. – При этом стоит отметить, что они вступили в брак по сговору. Я знаю, что маме ужасно неудобно говорить о сексе, но отцу такие темы даются не легче. Я нутром почуяла, что он выбрал тот путь, который позволил сохранить семью. Возможно, маму лучше не беспокоить. Это показалось мне справедливым, так что я смогла смириться со своим решением. Не считая этого греха, мой папа – прекрасный отец, муж и гражданин. Зачем мне очернять все его прекрасные качества?

– Что насчет неуважения к вашей матери? – спрашиваю я.

– Насколько я понимаю, отец решил, что проявлением уважения в этой ситуации будет отказ от признания и потрясения, с которым наша семья не справится. Что же касается меня, я решила, что проявлю уважение, не рассказывая о том, что узнала. Я не осмелилась бы опозорить родителей, выставляя правду на всеобщее обозрение. Зачем? Чтобы мы все были честны друг с другом?

Очевидно, не весь мир считает, что сказать правду – значит проявить уважение. Во многих культурах уважение чаще проявляется осторожными неправдами, которые помогают сохранить лицо и душевное спокойствие. Такая защитная скрытность считается предпочтительнее признания, которое может привести к общественному унижению.

Логика Амиры отражает древнее культурное наследие, которое характерно не только для Пакистана, но и для всех обществ, где семья считается высшей ценностью. У нее коллективистская картина мира: верность семье диктует необходимость компромиссов в отношении неверности – а вместе с ними и тайн. Само собой, мы можем взглянуть на ее ситуацию сквозь линзу гендерной политики и посчитать ее обоснования печальным, но изощренным извинением за патриархию. Более того, мы не можем позволить себе приуменьшать ущерб, который тайны наносят детям. Моя коллега Харриет Лернер подчеркивает, что секретность «подрывает основы отношений с обоими родителями и становится подземной рекой смятения и боли, которая ничто не обходит стороной. Нередко она приводит к симптоматическому и вызывающему поведению детей и подростков, которых отправляют на терапию, где так и не обнаруживается реальный источник тревожности и стресса».

Но разве выбор Амиры хуже, чем решение другой студентки из Нью-Йорка, 24-летней Марни? Марни до сих пор с ужасом вспоминает тот день, когда она взяла «секретный телефон» своей матери и бросила его прямо в руки отцу. «Он имел право знать, что она ему изменяла!»