– У нас есть заявления свидетелей, – говорит Сара и просит меня прийти к ней в офис в ближайшие дни. Я не могу ждать и готова идти прям сразу. Она соглашается неохотно, но мне кажется, время у нее есть.

– Ты пойдешь? – спрашиваю я Рубена, уже надев плащ, недостаточно теплый для январской погоды. – Не знаю, что они скажут.

– Конечно, – немедленно соглашается он. – Конечно пойду. – Он собирается и не смотрит на меня.

Я надеваю ботинки и слышу, как Рубен говорит по телефону, – отменяет какую-то встречу. Когда он выходит из комнаты, его лицо ничего не выражает, но одет он в костюм. Не спрашиваю, что это была за встреча, может, он собирался в суд вместе с клиентом.

Мы сидим в фойе офиса Сары. Обветшалые стены, обшарпанный красный ковер в коридоре, заставленном коробками. О секретарше в приемной и речи не идет.

– Это хорошо, – шепчет Рубен, пока мы ждем. – Значит, они зарабатывают не слишком много кровавых денег.

На улице была вывеска «Агентство Пауэлла». Я даже видела их рекламу и теперь вспомнила название. Их рекламные щиты висят в не самых хороших районах: на многоквартирных домах и на зданиях автостоянок; а визитки разбросаны в метро. Будто специально предлагая помощь совершившим ошибку. Да и разве это неправда? Достаточно посмотреть на меня.

Сара приглашает нас в комнату для переговоров. Мне нравится, что она не начинает с пустой вежливой болтовни – никаких обсуждений, как мы добрались, погоды, моего самочувствия. На ней костюм с юбкой и футболка. Образ дополнен массивным ожерельем, может, даже слегка вызывающим для офиса. На ключах брелок с эмблемой океанариума. Может быть, это первый подарок ко Дню матери от ее ребенка, если у нее, конечно, есть дети. Или шутка ее мужа – опять же, если он есть.

Окна выходят на центр Лондона и виден небоскреб «Огурец». Закрываю глаза и представляю, что я оказалась здесь по важному деловому вопросу, а не потому, что совершила ужасную глупость.

В центре комнаты стоит большой стол, но он шаткий и сделан из какого-то дешевого дерева. Справа от Сары стоит горшок с растрепанными лилиями и старенькая кофемашина.

– Я нашла Сэдика по той визитке, которую вы мне дали, – говорит она. – Надеюсь, он подтвердит все, что вы рассказали о той ночи.

Выдыхаю через нос.

– Хорошо. Он, конечно, подтвердит. И Лора тоже.

– Будет отлично, если версия Сэдика совпадет с вашей, – говорит Сара. – Я встречаюсь с ним на следующей неделе. Как бы то ни было, жертва пришла в себя, но он не может дать объяснений. Показания дали его сестра и его лечащий врач – о текущем состоянии, которое, очевидно, немного хуже, нежели мы думали. Мы получим еще одно экспертное заключение о его здоровье, но на данный момент уже есть некоторое представление.

Сара будто поясняет нам сложную и утомительную процедуру, наподобие оформления ипотеки или оспаривания штрафа за парковку.

– Ему хуже? – в шоке переспрашиваю я.

Внезапные осознания случаются со мной постоянно. В душе, когда я открываю новую бутылочку геля для душа. Делаю первый глоток кофе утром, смотрю в окно, чувствую холодный зимний воздух на лице. Если мы проиграем в суде, я буду в изоляции очень долго. Я не искала информацию в сети, не спрашивала Сару, но я знаю, сколько это продлится, из одного слова, подсмотренного в ее записях.

Пожизненно.

Ирония в том, что такой приговор – это прямая противоположность жизни.

Сара на меня не смотрит, разливая воду из кувшина по трем стаканам и добавляя по дольке лимона. Капли падают на стол, я растираю их указательным пальцем. Рубен следит за моими движениями.

Просматриваю показания свидетелей. Строки сливаются воедино. Осознаю только одно: мозг Имрана поврежден, но никто не знает, до какой степени.

Не хочу читать это все, но читаю. Слова втыкаются в кожу, как сотни игл.

На данный момент он не может заботиться о себе, вероятнее всего, непригоден к работе и скорее всего никогда не вернется к прежней жизни. У него сложности с контролем эмоций. Провалы в памяти, и он постоянно заново представляется медсестрам. Как печально констатирует его сестра, это уже не Имран. Он пьет чай механически, через соломинку, чашку держит медсестра; по словам его сестры он забыл, что ненавидит чай.

Мои глаза наполняются слезами.

Чай стал для меня символом травмы, навсегда меняющей жизнь.

Сара смотрит на меня, пока я переворачиваю листы.

– Пока это просто предположения. Мы не знаем, каково в действительности его состояние, он пока стабилен, – говорит она, – поэтому пока не принимайте близко к сердцу. Потом появятся более полные данные: о прогнозе и его травмах. Нам нужно сконцентрироваться на том, что его сестра сообщила о той ночи, и связать как-то эту информацию с вашей ошибкой. Чтобы люди увидели, как легко можно было эту ошибку совершить.

Она мельком показывает мне пару фотографий, сделанных в больнице. Рана на голове глубокая и красная. Лицо с закрытыми глазами. Он совершенно непохож на Сэдика. У него выступающие, высокие скулы, широкий чувственный рот с опущенными вниз уголками.

– Могу я его увидеть? – хриплю я.

– Кого? – переспрашивает Сара.

– Имрана. А как он выглядел раньше?

– Я не знаю.

Рубен забирают у меня бумаги и кладет их на стол текстом вниз. Благодарно смотрю на него, но в действительности обдумываю последнее предложение, которое прочитала в заявлении свидетеля.

Раньше Имран любил бегать, танцевать, учился на курсах шеф-поваров в центре Лондона. Он страдал социофобией, но учился справляться с ней с помощью упражнений и когнитивно-поведенческой терапии. В тот вечер он вышел на пробежку.

Он бегал, он просто бегал.

Я почти смеюсь. Я могу представить это, как рассказ; вся жизнь вела меня к этому моменту.

Когда мне было пять, я думала, что видела клоуна рядом с нашей машиной на заправке, пока мама, папа и Уилф были внутри. Я клялась, что видела его, а они только смеялись. «Джоанна-фантазерка – говорили они. – Она путает фантазии и реальность».

Последние годы школы я проела, выдумывая истории о странных людях из моих учебников. Оглядываясь назад, понимаю, что все мои одноклассники были одинаковыми, и внезапно в Оксфорде все оказались такими… разными. Мужчина с темными волосами длиной до талии. Вместо того, чтобы обсуждать «Улисса», я представляла то, как он расчесывает их каждое утро, проводя расческой сто раз. Веселая девушка с кудряшками, концы которых выкрашены в красный. Юноша, который так тщательно делает записи, что его папка битком набита безупречными, изящными конспектами.

И я придумываю истории про каждого посетителя библиотеки. Или придумывала, не важно. Мужчина с маленькими повторяющимися шрамами на предплечьях. Женщина с лысиной на макушке. Парень с бородой, косматой шевелюрой и мудрыми, добрыми глазами, которого я про себя называю Гэндальфом. Кто они? Я воображаю их жизни.