В гостиной взвыла скрипка, и это была увертюра к ночным рыданиям Юльки за дверью старой Даниной комнаты. В ответе на последний вопрос все сомнения отпали окончательно.

Санитары леса

В конце четвертой недели без розовых зайцев Стас зашел в квартиру, прижимая к себе пакет. Висел приторный запах валерьянки. В матушкиной комнате трещал телевизор. Путь был свободен.

Закрывшись в комнате (Стас старался делать это медленно, чтобы щелчки замка были негромкими и не провоцировали матушку лишний раз), он вытряхнул содержимое пакета на ковер и сел рядом, не веря, что это на самом деле произошло.

Впервые в жизни Стас купил себе одежду.

На нее ушли остаток стипендии и отступные две тысячи, которые Стасу дал отец. Хватило на джинсы, кроссовки известной марки (скорее всего, поддельные) и теплый худи на замену старинной бежевой ветровке из девяностых. С худи, правда, неприятно получилось. На примерке, плененный и пораженный тем, что одежда в принципе бывает настолько комфортной, Стас не подумал заглянуть в зеркало и нашитую на спине огненную надпись F*CK THE POLICE заметил только дома. С ней пришлось смириться: возвращение в торговый центр с его прилипчивыми консультантами было жертвой, на которую Стас больше не мог идти.

Он очнулся, когда стемнело: задремал в обнимку с обновками. Телефон, затиснутый между ребрами и ковром, завибрировал. Сообщение. Даня.

Привет. Давно тебя не видел. Как дела?

Стас попытался стереть с глаз остатки сна. Но сообщение, вопреки его пессимистичным ожиданиям, не исчезло. Даня и правда ему написал.

«Давно тебя не видел». Плохое описание положения дел — у них все еще были совместные пары, но Даня на них теперь сидел со Светой Веснянко. Видимо, это она так загораживала ему обзор. Но несмотря на желчные мысли, Стас написал:

                   Привет. Да все нормально

                   Игрушек больше не было

Фраза-проверка, фраза-провокация. «Игрушек больше не было» в переводе на прямолинейный означало «Это же все, что тебя интересует, так? Теперь можешь выдохнуть с облегчением и вернуться к своей жизни, верно, Даня?».

Ну это хорошо, наверное

Стас горько усмехнулся, но телефон завибрировал снова.

Не хочешь завтра утром пройтись перед парами?

Ни одной причины, кроме Капюшонника и проклятых зайцев, для встречи этой не было. Не могло быть. Так что же, получается, Даня просто… соскучился? Неужели Стас поспешил разочароваться в нем? Пальцы сделались совсем непослушными. Он набирал сухое «Да, давай возле метро на восемь» под залпы диких фейерверков в груди. Даня не забыл о нем. Даня желает восстановить их прерванную дружбу.

Забывшись от нахлынувшей радости, Стас бросился на кухню. Время обеда давно прошло, он не ел с самого утра и порядком проголодался. Да и матушке не помешало бы подкрепиться.

Она болела уже неделю. Договорилась о больничном на работе и обосновалась на диванчике перед телевизором. Он шумел сутками напролет — до Стаса постоянно доносились обрывки песен, новости и ругань сумасшедших гостей каких-то телешоу. Матушка в основном спала. Иногда вставала и пыталась делать что-то по дому, но ничего не доделывала. Прожженную забытым утюгом простынь Стас выкинул, брошенный посреди готовки суп доварил, белье, закисшее в стиральной машине, перестирал и развесил на балконе. Несколько раз матушка, как зомби, ломилась к Стасу, плакала и требовала, чтобы он «в глаза мне сказал, что мать тебе не нужна». Только на третий день своей странной болезни она переоделась в домашнее.

До последнего Стас был уверен, что так работает похмелье. Но как-то утром, доставая из ее сумки аккумулятор для разрядившегося телефона, он обнаружил там две крохотные бутылочки водки. Гостиная, где матушка болела, была довольно большая. И потайных мест для бутылок там было предостаточно.

Он выбрал неплохое, как казалось поначалу, время для проверочного рейда: матушка спала, телевизор монотонно шумел, маскируя сторонние звуки. В серванте Стас нашел четыре пустые бутылки из-под коньяка и одну — опустошенную на четверть. Две бутылки вина — за батареей. Кучу маленьких бутылочек с алкоголем из дьюти-фри — в ящике с документами. Три пузатые бутылки водки — в старом кресле с крошащейся обивкой. На этом поиски прервало матушкино пробуждение. Сразу поняв, что к чему, она бросилась на Стаса и попыталась отобрать найденное, но он успел выскочить из гостиной и запереться у себя, по пути потеряв только два крошки-ликера из дьюти-фри.

В дверь матушка колотила еще отчаяннее, чем обычно, но относительно недолго. Ушла к себе. Видимо, оставшиеся запасы были еще обширнее, чем тот небольшой бар, который Стасу удалось собрать за пятнадцать минут. Поэтому убиваться особо было нецелесообразно.

Только сейчас до Стаса начала доходить настоящая причина матушкиной болезни. Она не просто грустила под слезливые мелодрамы днями напролет. Она не просто отдыхала от домашних дел, которыми до недавних пор была одержима.

У его матушки проблемы с алкоголем.

Он догадывался и раньше, конечно, но до последнего отказывался верить в то, что это настолько серьезно.

Матушка насильно заполняла собой его жизнь, сколько он себя помнил. Хрупкая, но настойчивая, заботливая, но упрямая. Она была той, кто принимал за Стаса все решения. Она была самой надежной тюрьмой — и самой чуткой сигнализацией, реагирующей на любые попытки выбраться. Она была домом и хаосом, опасностью и порядком, и несмотря ни на что она принимала его таким, какой он есть, — безвольным и бесполезным. Слабым.

Как принять то, что теперь слабая — она?

Стены тюрьмы дрожали, готовые рухнуть.

Привычные порядки исчезали на глазах, как атеисты в падающем самолете.

Стас тогда не знал, что ему делать. Действовал импульсивно. Вылил содержимое бутылок в окно. В панике прочитал статью о кодировании. Ничего из нее не понял.

Обратиться за помощью к родственникам? Бабушка с матушкой в ссоре с тех пор, как отец их бросил, — «такого мужа, дура, проворонила». Других родственников Стас не знал. Стащить матушкин телефон, посмотреть контакты? Ха. Как будто он и правда найдет где-то смелость говорить с незнакомыми людьми — о таком.

Кто там еще остался? Тетя Лида сразу отпадала — как собутыльница. Отец? Вряд ли отец захочет отвлекаться от своей идеальной жизни и пачкать накачанные руки в их с матушкой горе.

— Ну чего ты на меня смотришь так? Я не алкоголичка, — сказала она, пережевывая сваренные Стасом пельмени. — Маме иногда надо расслабиться просто.

— Зачем тебе так много алкоголя? — спросил Стас, не решаясь притронуться к своему ужину.

— Для гостей, Стасик. — Матушка посмотрела на него как на дурачка. А он смотрел на ее отекшее лицо: сколько еще времени пройдет, прежде чем она станет как Григорыч? — Это для праздников всяких берегу. Что ты себе там придумываешь?