заседающим в бюро Московского горкома КПСС. Человеческие ресурсы, брошенные на работу с неформалами, весьма значительны: из одиннадцати работников идеологического отдела Севастопольского райкома пять (включая заведующего и его заместителя) заняты на этом направлении. Со временем инструкторы обоих райкомов расширяют поле наблюдений за пределы собственной территориальной юрисдикции: они следят за работой «своих» неформалов, когда те ходят на мероприятия в другие районы, и едут в Прибалтику и в Болгарию – изучать, как там ведется работа с неформальными клубами[174].

На среднем уровне иерархии Московский горком (МГК) посылает противоречивые сигналы как неформалам, так и райкомам, что объясняется тогдашними расхождениями во взглядах внутри партии на всех ее уровнях. Сам Ельцин, первый секретарь горкома, бросается из одной крайности в другую. То в апреле 1987 года он встречается с лидерами националистического движения «Память», навлекая на себя критику неформалов[175], и ограничивает право на публичные собрания в центре города[176]; то в августе 1987-го разрешает проведение Информационной встречи-диалога «Общественные инициативы в Перестройке», причем в очень престижном помещении. Райкомы «экспериментальной зоны» находят поддержку у идеологического отдела горкома, в котором в 1987 году сформирован «специальный сектор» по работе с неформалами, но в то же время наталкиваются на враждебность Ельцина накануне Встречи-диалога. Последнему приписывают фразу: «Перестройка подняла много пены. Пора эту пену снять»[177].

Когда в ноябре 1987 года Б. Ельцин был снят со своей должности и заменен Л. Зайковым, в отношениях с неформалами устанавливается относительная стабильность. И хотя новый первый секретарь – консерватор и занимает сильную позицию в Политбюро в качестве заведующего военно-промышленным комплексом, он отнюдь не ставит под вопрос работу специального сектора МГК и обоих райкомов[178].

В ЦК КПСС борьба за власть между консерваторами и реформаторами создает благодатную почву для инструментализации активности неформальных клубов. Главную поддержку они находят в отделе пропаганды и культуры под управлением А. Яковлева (1985 – октябрь 1988), а также в отделе науки. Их главные противники, то есть консерваторы, представлены Е. Лигачевым, вторым лицом Политбюро; он возглавляет Секретариат ЦК, где занимает должность секретаря по идеологии. Таким образом, Яковлев и Лигачев являлись прямыми конкурентами в области идеологии, и стратегическая война между ними продолжалась вплоть до октября 1988 года (еще в марте 1988-го оба были отстранены от контроля над идеологией). Случаи прямого вмешательства высших эшелонов власти в политику в отношении неформалов хоть и редко, но бывали. Так, во время XIX Партконференции (лето 1988) реформаторы демонстрируют неформальному движению знаки публичного признания: в итоговом документе о клубах упоминается скорее в позитивном смысле. Органы прессы, ставшие проводниками гласности (Агентство печати «Новости», «Огонек», «Московские новости», «Литературная газета») под покровительством А. Яковлева, дают клубам площадку для высказывания и используют их как источник информации[179].

Молчание или замешательство в высших эшелонах являются важнейшими факторами этого пространства игры. Неясность позволяет райкомам пользоваться относительной автономией, а вверенная им специфическая задача дает им больше веса во властных отношениях внутри партии. Однако, с другой стороны, колебания высших инстанций подвергают их риску быть призванными к ответу за возможные эксцессы. А риск этот значителен, поскольку неформальные клубы ведут двойную игру в отношении партийных реформаторов.

Новые правила игры

Диссидентство как антимодель

Неформальные лидеры исходят из того факта, что политическая конъюнктура изменилась и необходим разрыв с диссидентским мировоззрением и прежними способами действия. Г. Павловский, один из руководителей «Клуба социальных инициатив» (КСИ), открывает Информационную встречу-диалог «Общественные инициативы в Перестройке» в августе 1987 года (первая всесоюзная конференция неформальных клубов) весьма открытым заявлением о необходимости новых позиций:

Мы бы сегодня не собрались, если бы не появились в нашей среде, вокруг нее люди, которые поняли раньше нас, что прежняя ситуация изменилась, что прежняя ситуация больше не существует, что возникла новая, более конституционная концепция легальности[180]. Эта легальность означает открытую, честную игру в сотрудничестве с государством, без игры в оппозицию, потому что те, кто сегодня играют в оппозицию, фактически обыгрывают идеи, выдвинутые правительством, обращая их против правительства. Это, по-моему, не очень честно. И речь идет просто о том, чтобы вывести это движение из каких-то стесненных условий, причем стесненных даже уже не по чьей-то вине, а по нашей, на широкий информационный и общественный простор[181].

Перестройка дает возможность испытать на практике идею «диалога» с властью, выдвигавшуюся в 1970-е годы отдельными диссидентами (в том числе Г. Павловским и В. Игруновым) в пику доминирующей тенденции «правозащитников». Когда неформалы решают вступить во взаимодействие с властью, они вполне осознают, что силы неравны, что они ничего не могут навязать своим собеседникам во имя высших юридических норм (как это пытались делать диссиденты). Наоборот, они понимают, что сначала должны признать легитимность режима, чтобы самим быть признанными. Появляется новое определение политической игры: старые правила отвергнуты, а новые еще предстоит совместно определить в переговорах, а также через негласную координацию[182]. Так, неформалы и власть не сговариваясь воздерживаются от использования предыдущих репертуаров коллективного действия: клубы могли бы устраивать демонстрации, но не делают этого; власть не отменяет репрессивных механизмов, использовавшихся против диссидентов, но перестает к ним прибегать. Г. Пельман, член КСИ, объясняет это так:

Мы постоянно пытались продвинуться чуть-чуть вперед и занять некоторые позиции, мы чувствовали, что сейчас достаточно благоприятное время или просто можно сделать больше, чем есть на самом деле, но нужно быть хорошим тактиком для того, чтобы это делать. Как это делать? Если ты будешь просто выходить […] на Красную площадь и кричать «это плохо», это кончится ровно тем, что через полчаса тебя поведут в тюрьму. […] Возникала историческая ситуация прецедентов. То есть вроде как активно не сажали, но психушки были, тюрьмы были[183]. Однако уже все друг на друга смотрели, [чтобы уловить,] что возникает, какой новый прецедент, и что можно создать. И внутренняя наша задача […] – это создание системы прецедентов, как бы открытие новых дверей. Вот они сейчас закрыты, непонятно. С той стороны точно есть человек, который ее держит. Но если постучать и сказать: «Хочешь покурить, давай поговорим», – двери были полуоткрыты. Можно постоять, а может быть, даже зайти в комнату[184].

Тем не менее, хотя неформальные клубы самоутверждаются через отличие от диссидентства, последнее служит не только антимоделью: они перенимают у него некоторые практики. Оппозиционное прошлое составляет неотъемлемую часть политической культуры. Для организации митингов весной 1988 года неформальные клубы выбирают Пушкинскую площадь, место публичных собраний,