Стояла не дыша и гадала: увидят ли, что дверь притворена не плотно? Специально вглядываться причин нет, но случайно скользнув взглядом, заметить можно…

В шаге от нее курили двое, сидя напротив друг друга. Скальпель лежал в кармане, лезвие замотано обрывком тряпицы, чтобы не пропорол ненароком халат, не потерялся. А в другом кармане – второй, Лиза не забыла, как быстро тупится этот инструмент. Не стоит ожидать, что каждый раз ей будут подставлять ничем не защищенное горло, а пуговицы, ремни, детали амуниции быстро сделают лезвие нерабочим, попадая под удар.

Если курильщики заметят неладное с дверью, заинтересуются, тогда она постарается убить обоих. Но не хотелось бы… После такого в колодце до ночи не отсидеться.

Эти двое кровососов, похоже, родились под счастливой звездой: по сторонам не пялились, занятые разговором. Лиза не вслушивалась в звучавшие слова, ее занимало другое: почему те слова не сопровождает мысленное эхо? Словно и не люди там говорят, а какие-то их подобия, пугала с кровососовскими матюгальниками внутри.

И вообще в голове стоял какой-то странный гул… Она не обращала внимания, считала, что это у нее от голода и усталости. Теперь усомнилась: может, тот гул лезет в голову снаружи? И глушит чужие мысли? Для проверки она попробовала связаться с сестрой. Не получилось.

Докурив, кровососы ушли, не подозревая, насколько счастливо избежали знакомства со скальпелем.

Лиза выждала еще и вернулась в курилку. Теперь внимательно прислушивалась, больше врасплох не застанут. Осторожно выглянула в коридор и разочарованно вздохнула. Такой же, как и внизу, только отделан и освещен получше. Но окон опять нигде не видать. Значит, она все еще под землей. И насколько глубоко, гадать смысла нет. Выберется – узнает.

За коридором наблюдали. Справа камера вертела туда-сюда железной башкой, туда соваться нельзя. Слева тоже висела, но вдалеке, едва можно разглядеть. Немного в ту сторону пройти можно… Она прошла, не зная толком, что ищет. За широкой металлической дверью разговаривали двое, не иначе как те, из курилки, и негромко гудел какой-то механизм, – и гул в голове в этом месте усилился, стал болезненным… Лиза поспешила дальше.

До камеры все ближе, надо что-то решать… Другой курилки с новой лестницей она не нашла, нормальные двери тоже больше не попадались, зато обнаружилась дверца, фанерная, без дверной ниши и окрашенная под цвет стены, – и оттого почти незаметная. Низенькая, словно для карликов сделанная, и были на ней намалеваны краской буквы, но складывались в слово нечитаемое, и вообще нелюдское, кровососовское: ОГШ-7.

Замка на ней не оказалось, лишь пустяковый шпингалет задвинут снаружи. Открыла, заглянула: нора какая-то, низкая, темная, тянутся по ней вдоль коридора кабели и трубы к тому помещению, где гудело, а откуда – в темноте не видать.

Выбора не было, разве что возвращаться обратно в колодец, – и Лиза чуть ли не на четвереньках пролезла в нору. Прикрыла дверцу и оказалась в полной темноте.

* * *

Ковач поднялся, бросил взгляд вокруг.

Малой лежал на полу, придавленный стеклопакетом, – пуленепробиваемый триплекс подернулся густой сеткой трещин, но остался на месте, и взрывная волна выдавила его вместе с рамой из оконного проема, швырнула через весь кабинет. Лучше уж так, острые осколки стекла обычного покрошили бы здесь все и всех в мелкий фарш.

Тень Ковача моталась по стене туда-сюда, словно ее хозяин был вдугаря пьян и не стоял на ногах. Но это всего лишь продолжавшая светить люстра раскачивалась с постоянно уменьшавшейся амплитудой и наверняка позвякивала хрустальными бирюльками, или как они там называются, – но Ковач не слышал звяканья. Звуки в мир вернулись, но лишь самые громкие, словно в уши ему кто-то запихал комки ваты.

Малой шевельнулся, застонал… Жив.

Да уж, с зарядом, заложенным при строительстве казармы, явно переборщили. Но своей ошибкой Ковач это не считал, все сделано правильно. При отсутствии профессиональных взрывников, минируя на глазок, лучше пересолить, чем наоборот. Зато теперь у них осталась лишь одна проблема, бродящая по подземельям с окровавленным скальпелем, – и можно заняться ей. Черная Мамба тоже осталась, но глотку ей на время заткнули, хотя Жора Савицкий эфир сканирует по-прежнему: никто не обещал, что у Мамбы нет запасного комплекта аппаратуры. Пока тишина… Так что в первом приближении можно считать, что проблема у них одна. Та, со скальпелем.

Малой встать не пытался. И после первого стона признаков жизни не подавал. Ковач убрал с него стеклопакет, присел рядом на корточки…

Нащупал пульс, вроде нормальный. Обнаружил шишку на голове, но небольшую, даже о сотрясении речи нет… Следов крови нигде не видно. Но в себя Малой отчего-то не приходил.

Ничего не поделаешь, придется вытаскивать Рымаря из здорового алкогольного сна.

* * *

Выступать по новому плану все равно предстояло глубокой ночью, в этом смысле он не изменился.

Стоило выспаться и набраться сил, и Марьяша была уверена, что провалится в сон сразу, едва вытянув ноги в палатке. Денек был еще тот и высосал из нее все силы, как Щюлка высасывает превратившееся в жидкую кашицу мясо хомуг и белок. После такого дня как бы не проспать все на свете, продрав глаза ближе к полудню. Что кто-то из парней сумеет проснуться вовремя и разбудит остальных, надежды было мало. У них день выдался еще более тяжелый и длится гораздо дольше, чем у Марьяши, – начался в рассветный час боем с кровососами.

Проснуться вовремя мог бы помочь отцовский будильник – старинный, громко тикающий и оглушительно трезвонящий. Антикварная штука, и настоящая китайская, не подделка какая-нибудь. Так-то часы у многих в Затопье имелись, но стояли или на стенке висели для красоты, не тикали.

Не раз и не два хотели у отца тот будильник купить, но он не продал, а в последние времена не пропил, хоть и тащил из дома и менял на сивуху все, что под руку подвернется. Марьяша не постеснялась бы умыкнуть семейную реликвию, раз нужна для дела, – но кто ж заранее знал, что потребуется?

В общем, выпадало кому-то бодрствовать и разбудить остальных, когда срок придет. Решили, что парни будут дежурить по очереди, по часу, чтобы всем удалось отдохнуть. Бобу в расчет не брали, проспит, – наевшийся Боба может и с самим Гунькой потягаться, известным чемпионом по спанью.

Потом призадумались, как время дежурства будут отмерять, и рассудительный Хрюнчик предложил каждому считать вслух до пяти тысяч, – и не заснешь, и как раз примерно час набежит. С Хрюнчиком для порядка немного поспорили, но никто более надежного способа придумать не сумел. Пока это дело обсуждали, Чупа все пытался что-то сказать, но заикался, не мог выговорить даже слово, – после утренней перестрелки с кровососами, для него первой, он так и не заговорил нормально. От его попыток отмахивались: да понятно, мол, что тебя тревожит, ты-то до рассвета и первую сотню вслух не отсчитаешь, так что про себя считай, в уме, там-то небось не заикаешься?

Кончилось тем, что Чупа махнул рукой, поднялся на ноги, заявил без малейших следов заикания: «Мудаки вы все!», сходил к своему рюкзаку и принес непочатую часовую свечку, и булавок в нее было воткнуто восемь штук, даже больше, чем нужно.