Эта короткая речь была произнесена медленным, ровным, лишенным выражения глуховатым голосом. Умолкнув, Падук опустил голову и воззрился на свои руки. То, что осталось от его ногтей, казалось тонкой проволокой, глубоко вдавленной в желтоватое мясцо.

«Что ж, – сказал Круг, – если ты так ставишь вопрос, dragotzenny [мой драгоценный], то, пожалуй, я хочу выпить».

Тихонько звякнул телефон. Падук снял трубку. Пока он слушал, его щека дернулась. Затем он передал трубку Кругу, который удобно обхватил ее и сказал: «Да».

«Профессор, – сказал телефон, – позвольте дать вам совет: главе государства не принято говорить “драгоценный”».

«Понимаю, – сказал Круг, вытягивая одну ногу. – Кстати, не могли бы вы принести бренди? Погодите —»

Он вопросительно посмотрел на Падука, который сделал что-то вроде церковного и галльского жеста, выражающего усталость и отвращение, подняв обе руки и снова опустив их.

«Рюмку бренди и стакан молока», – сказал Круг и повесил трубку.

«Прошло больше четверти века, Мугакрад, – сказал Падук после некоторого молчания. – Ты остался тем, кто ты есть, но мир продолжает вращаться. Гумакрад, бедняжка Гумрадка».

«А потом эти двое, – сказал Круг, – заговорили о давно минувших днях, вспомнили имена учителей и их странные привычки, – почему-то неизменные на протяжении веков, – а что может быть забавнее обычных причуд? Ну же, dragotzenny, ну же, милостивый государь, все это и так ясно, а нам вправду надо обсудить кое-что более значительное, чем снежки и чернильные кляксы».

«Ты можешь пожалеть об этом», – сказал Падук.

Круг некоторое время барабанил пальцами по своему краю стола. Потом взял длинный разрезательный нож из слоновый кости.

Вновь зазвонил телефон. Падук снял трубку.

«Здесь тебе не стоит прикасаться к ножам, – сказал он, со вздохом положив трубку. – Почему ты хотел меня видеть?»

«Не я хотел. Ты хотел».

«Хорошо – почему я хотел? Знаешь ли ты, бедовый Адам?»

«Потому что, – сказал Круг, – только я могу встать на другой конец качели и заставить твой конец подняться».

В дверь быстро стукнули костяшками пальцев, и, звеня подносом, вошел zemberl. Он сноровисто обслужил двух друзей и вручил Кругу письмо. Круг сделал глоток и прочитал записку. В ней сообщалось следующее:

Профессор,

Ваше обращение все еще нельзя назвать корректным. Вам следует иметь в виду, что, несмотря на узкий и хрупкий мостик школьных воспоминаний, соединяющий две стороны, между ними пролегает бездна власти и величия, которую даже гениальный философ (а Вы именно таковым и являетесь – да, сударь!) не смеет надеяться измерить. Вы не должны позволять себе такой чудовищной фамильярности. Вынужден еще раз предупредить об этом. Умолять об этом. Надеюсь, ботинки не сильно жмут, неизменно Ваш доброжелатель.

«Ничего не попишешь», – сказал Круг.

Падук обмакнул губы в пастеризованное молоко и заговорил еще более глухим голосом:

«Теперь позволь я скажу тебе. Они приходят и говорят мне: отчего этот достойный и умный человек бездействует? Почему не служит стране? И я отвечаю: мне это неведомо. И они тоже пожимают плечами».

«Кто они?» – сухо спросил Круг.

«Друзья, друзья закона, друзья законодателя. И деревенские общины. И городские клубы. И великие ложи. Отчего это так, отчего он не с нами? Я лишь эхо их недоумений».

«Так я тебе и поверил», – сказал Круг.

Дверь слегка приоткрылась, и вошел толстый серый попугай с запиской в клюве. Он вразвалку направился к столу на неуклюжих морщинистых лапах, и его когти издавали звук, какой производят на лакированных полах собаки с нестрижеными когтями. Падук выскочил из кресла, быстро подошел к старой птице и одним ударом вышиб ее из комнаты, как футбольный мяч. После этого он с грохотом захлопнул дверь. Телефон на столе надрывался от звонков. Он отключил штепсель и засунул аппарат вместе с проводом в ящик стола.

«А теперь – ответ», – сказал он.

«Который я жду от тебя, – парировал Круг. – Прежде всего я хочу знать, зачем ты арестовал четверых моих друзей. Ты это сделал для того, чтобы создать вокруг меня вакуум? Чтобы оставить меня дрожать в пустоте?»

«Государство – вот твой единственный настоящий друг».

«Неужели».

Серый свет из высоких окон. Тоскливый вой буксира.

«Хорошую же картину мы с тобой являем – ты в роли эдакого Erlkönig’a[61], а я в роли младенца мужского пола, который вцепился в будничного всадника и вперил свой взор в магическую дымку. Тьфу!»

«Все, что нам от тебя требуется, – это та маленькая часть, где находится рукоятка».

«Ее нет!» – вскричал Круг и ударил кулаком по своей стороне стола.

«Умоляю тебя, будь осторожнее. В стенах полно замаскированных отверстий, и из каждого на тебя наставлено дуло винтовки. Пожалуйста, не жестикулируй. Они сегодня что-то на взводе. Дело в погоде. Эта серая туманструация».

«Если ты не можешь оставить меня и моих друзей в покое, – сказал Круг, – то позволь им и мне выехать за границу. Это избавило бы тебя от множества неприятностей».

«Что именно ты имеешь против моего правительства?»

«Мне нет никакого дела до твоего правительства. Что меня возмущает, так это твоя попытка вызвать во мне интерес к нему. Оставь меня наедине с собой».

«“Наедине” – гнуснейшее слово из всех. Никто не бывает наедине. Когда клетка в организме говорит “оставьте меня наедине”, возникает саркома».

«В какой тюрьме или тюрьмах их держат?»

«Прошу прощения?»

«Где Эмбер, к примеру?»

«Ты хочешь знать слишком много. Все эти скучные формальности не представляют особого интереса для человека твоего склада ума. А теперь —»

Нет, все происходило не совсем так. Прежде всего, Падук большую часть времени молчал. Сказанное им свелось к нескольким отрывистым банальностям. О да, он немного побарабанил пальцами по столу (они все барабанят), и Круг отвечал тем же, но в остальном ни один не проявил нервозности. Запечатленные сверху, они вышли бы в китайской перспективе, куклообразные, немного бесформенные, но, возможно, с твердым деревянным сердечником под их правдоподобными одеяниями – один ссутулился над столом в луче серого света, другой сидит к столу боком со скрещенными ногами, носок той ноги, что повыше, качается вверх и вниз – и тайный зритель (допустим, некое антропоморфное божество) наверняка был бы удивлен формой человеческих голов, видимых сверху. Падук отрывисто спросил Круга, достаточно ли тепло в его (Круга) квартире (никто, конечно, не надеялся, что революция обойдется без перебоев с углем), и Круг ответил, что достаточно. А не было ли задержек с получением молока и редиса? В общем, были, небольшие. Он записал ответ Круга на календарном листке. Ему было горько узнать о тяжелой утрате Круга. Состоит ли он в родстве с профессором Мартином Кругом? Имеются ли какие-то близкие у его покойной жены? Круг сообщил ему и эти сведения. Падук