уверенно, сдерживая разбушевавшуюся в ней ярость, не давая ей вновь вырваться наружу. — Поэтому она считала, что отправляет девушек в лучшие условия. Завидовала им, потому что сама не могла туда попасть из-за возраста.

Тэлли растерянно посмотрела на женщину в отвратительно зелёном платье, пытаясь осознать сказанное. Мир будто качнулся, на мгновение теряя привычную опору, потому что она не знала, не понимала, не могла представить, как можно заставить страдать того, кто наслаждается страданиями. Как можно сломать того, кто считает боль благословением?

Мгновенно, словно пламя, вспыхнуло воспоминание. Всё, что с ней делали. Вся та боль, в которой она захлёбывалась, кричала, умоляла.

Как? Как можно желать этого?

Она покачала головой, отказываясь даже допустить подобную мысль. Но следом память подбросила ей другой образ. Женщину-слухача. Ту, что любила, когда её резали во время секса, получала от этого удовольствие.

Тэлли сжала губы, ощущая, как в груди растёт не отвращение, не ярость, а непонимание — глубокое, разъедающее, похожее на тошноту.

— Хочешь, я…? — Эл не договорил, но Тэлли поняла его и без слов. Как и тогда, со слухачом, он предлагал ей помощь, предлагая взять это на себя, избавить её от сомнений, от необходимости искать решение. Но она отрицательно покачала головой.

Нет.

Если она сейчас отступит, если позволит ему сделать это за неё, то сама она никогда не найдёт способ наказать их. Она должна сама понять, как уничтожить тех, кто помогает и поддерживает пустынников, как отомстить так, чтобы они страдали так же, как страдали те, кого они предавали. Её мысли метались в поисках ответа. Тэлли перебирала в памяти всё, что уже делала прежде, вспоминала, какие методы приносили наибольшую боль, но каждый раз её разум натыкался на глухую стену.

Ничто из этого не подойдёт. Ринала наслаждается болью. Её нельзя сломить пытками. Нельзя заставить умолять. Но значит ли это, что её нельзя уничтожить?

Почувствовав, как Эл обнял её, Тэлли лишь сейчас осознала, насколько нуждалась в его поддержке. Её разум мог отрицать это, но душа уже давно отправляла ему приказы и пожелания сквозь магию, через нити, что связывали их сильнее любых слов. Он чувствовал её потребности раньше, чем она успевала осознать их, и отвечал, не требуя ничего взамен.

Его губы мягко касались её кожи, скользили от ключицы вверх, к шее, оставляя едва ощутимый жар. Он двигался медленно, бережно, словно утешая, впитывая её боль, заполняя пустоту внутри своим теплом. Тэлли закрыла глаза, отдавшись его прикосновениям, чувствуя, как её тело расслабляется в его руках. Магия Эла окутывала её лёгкими золотыми нитями, переплетаясь с её собственной, мягко укрощая бушующую бурю внутри. Она ощущала, как гнев уходит, отступает, скрываясь в глубине её души, прячась во тьму, где будет ждать своего часа.

А пока… Тёплые ладони, ласковые губы, едва уловимый свет его магии, согревающий её кровь, душу, возвращающий её ненадолго к жизни.

Но неожиданно дверь снова распахнулась, и в комнату ворвались ещё двое стражников. Их доспехи лязгнули, мечи сверкнули в неверном свете свечей, и в их глазах вспыхнул гнев, едва они успели оценить происходящее.

Они прервали Эла.

Тэлли в бешенстве выпустила в их сторону нити. Они с силой впились в их разумы, проникая в самые глубины сознания. Её магия сжала их мысль, разорвала на части, залила болью. Они даже не успели понять, что произошло. Мысленный крик эхом разнёсся в её голове, но он лишь подогревал её ярость, заставляя выплеснуть на них всю ту тьму, что ещё мгновение назад почти угасла под тёплыми губами охранителя.

С удовлетворением она наблюдала, как их тела, подрагивая, оседают на пол, безжизненные ещё до того, как их сердца прекратили биться. Тэлли глубоко вдохнула, чувствуя, как снова тянется к Элу. Её разум звал его, её тело требовало тепла, его прикосновения, его губ. Он почувствовал это мгновенно. Его пальцы скользнули по её руке, он хотел развернуть её к себе, чтобы снова заключить в свои объятия, но внезапно Тэлли озарило. Ей нужно было отобрать у Риналы то, что та ценила больше всего, и мучить именно этим — даруя и тут же отнимая желаемое. Не позволяя насытиться, не позволяя достичь удовлетворения.

Тэлли направила нити к женщине, вплетаясь в её сознание, вырывая из глубин её чувств самую суть её наслаждения. Она заставила её ощущать боль, но одновременно лишила возбуждения, превращая страдание в пустое, бессмысленное мучение. Затем она изменила ощущения, позволяя женщине чувствовать желание, но без боли, разлучая их так, словно они никогда не могли существовать вместе. Она чередовала это снова и снова, перекраивая восприятие Риналы, смыкаясь вокруг неё невидимыми оковами. И когда Тэлли ощутила в её разуме первые волны отчаяния, она поняла, что добилась своего.

Ринала мучилась. Убивалась от невозможности соединить то, что для неё всегда было единым. Боль и наслаждение, разделённые насильно, превращали её желания в пытку, от которой не было спасения. Боль без возбуждения была чужеродной, отталкивающей, неприятной. Разум Риналы отчаянно искал привычное облегчение, ожидая, что за болью последует удовольствие, но оно не приходило. Что-то было не так. Она пыталась расслабиться, дождаться привычного перехода, но он не наступал. Вместо этого её тело снова охватывало возбуждение — чистое, жгучее, но без боли. Оно казалось неправильным, незавершённым, словно лишённым своей второй половины. Она жаждала боли, искала её, но, когда она приходила, вместе с ней исчезало возбуждение.

И так снова, и снова, и снова.

Она не знала, сколько это длилось. Минуты? Часы? Вечность? Мир потерял чёткость, размылся в безжалостном цикле мучений, в котором всё её существо разрывалось на части от невозможности получить оба желания одновременно.

Но в какой-то момент что-то сломалось. Её сознание затопила только боль. Огромная, всеохватывающая, разрывающая её изнутри, без малейшего намёка на спасение. Ринала ждала, надеялась, что вот-вот на смену придёт возбуждение, хоть мгновение передышки, но этого не случалось. Боль пронизывала её, словно тысячи иголок вонзались в плоть, разрывая, выдирая изнутри само её существо.

И когда ей показалось, что она почти привыкла, что её тело готово сдаться, её вдруг накрыло возбуждение. Оно хлынуло на неё волной, настолько резкой, настолько всепоглощающей, что она чуть не разрыдалась. Это было облегчение. Спасение, которого она так долго ждала.

Но оно длилось лишь мгновение.

Прежде чем она смогла что-то сделать, её снова затянуло в бездну боли. На этот раз она была ещё сильнее, ещё глубже, ещё беспощаднее. Не выдержав, Ринала закричала, но не услышала своего крика. А боль всё вгрызалась в неё словно