Выбрать.

Прикасаться.

Заняться с ней сексом.

Здесь.

При ней.

Тэлли взяла ещё один бокал, не торопясь отпила терпкое вино и с любопытством наблюдала. Её охранитель касался другой женщины, сидящей у него на коленях. Его большие ладони скользили по её талии и бёдрам, крепко сжимая, окружая её лаской. Губы и язык медленно играли с её грудью, вызывая приглушённые вздохи. Женщина отвечала ему, гладя его плечи и шею, зарываясь пальцами в его короткие волосы, впиваясь поцелуями в его лицо и ключицы. Наклонившись, она медленно прошлась языком по его плечу, затем по груди, оставляя влажный след.

Тэлли внимательно следила, как Эл расстегнул штаны, достал свой член, и как женщина, чуть приподнявшись, позволила ему войти в неё. Он придерживал её, направляя движения, погружаясь в неё медленно, но уверенно. Это было не похоже на то, что делали с ней.

Совсем не похоже.

В глубине её разума мелькнул слабый отголосок, почти забытая вспышка того, как это было с Токсом. Но воспоминание было размытым, блеклым, почти истлевшим в пылающем огне боли и насилия, что пережила она.

Она сделала ещё один глоток вина и продолжила смотреть.

И сейчас, глядя на нежность Эла к совершенно незнакомой женщине, Тэлли впервые задумалась о том, что всё может быть иначе. Не так, как было у неё. Что близость — это не только боль.

Женщина двигалась всё быстрее, её бёдра плавно скользили, а Эл продолжал целовать её тело, лаская губами грудь, плечи, шею. Но Тэлли заметила, что он ни разу не поцеловал её в губы. Как делал с ней. В этот момент женщина застонала. Едва Тэлли услышала приглушённый стон, внутри что-то сжалось. Звук резанул слух, пробудив слишком знакомые воспоминания. Пальцы сами легли на рукоять меча, инстинктивно сжимая её, готовые в любой момент выхватить оружие.

Но, прежде чем она успела что-то сделать, Эл протянул к ней руку, поймав её взгляд. Он чуть заметно покачал головой.

— Нет, любимая, всё хорошо, ей не больно, она не в опасности, — прошептал он одними губами, так тихо, что она смогла лишь прочитать слова.

Тэлли медленно разжала пальцы, но взгляд её оставался настороженным.

Следующие полчаса Тэлли напряжённо следила за происходящим, её взгляд был прикован к тому, как женщина со стонами двигалась на Эле. Он целовал её тело, но при этом не отрывал взгляда от Тэлли, будто пытаясь удержать её от необдуманных поступков, словно взглядом умолял её оставаться на месте.

Женщина выгнулась, громко застонав, и Тэлли увидела, как её тело задрожало в руках Эла. Он держал её за талию, поднимая и опуская на себя, заставляя продолжать движение, даже когда она уже ослабела. Но затем он ускорился, и Тэлли услышала его тихий, короткий вскрик.

Перед глазами вспыхнули размытые лица.

Пустынники.

Те же звуки, та же тяжесть тел, грубые движения, низкие стоны, когда они кончали в неё, не замечая, не считая её живым существом.

Тэлли вскочила. Внутри всё перевернулось, грудь сдавило, руки дрожали. Она быстро покинула общий зал, вырвавшись на улицу. Воздух был прохладным, но её тело горело. Кровь кипела, требуя выхода. Требуя жертвы. Тэлли заметалась по переулку, стараясь выровнять дыхание, но с каждым шагом внутри росла ярость.

Ей нужен был враг. Кто-то, кто с лёгкостью попадёт под её меч, кто станет её добычей.

Она убьёт его.

Располосует на части.

Разрубит, будет смотреть, как он истекает кровью, как жизнь медленно уходит из глаз. И только тогда, возможно, она сможет вздохнуть с облегчением.

Но спустя мгновение появился Эл. Разочарование пронзило её, и Тэлли взвыла, как раненый зверь, застыв в темноте. Она металась туда-сюда, не в силах усмирить свою ярость. Гнев накрыл её с головой, сдавил, будто волна, уносящая прочь последние остатки разума. Словно кто-то другой овладел её сознанием, требуя немедленно пролить кровь.

— Прости, милая. Я не должен был, любимая, — голос Эла был полон отчаяния.

Он смотрел на неё, и она видела, что он не знает, как помочь, не знает, как удержать её. И она понимала — он ни в чём не виноват. Но не могла остановиться. Всё внутри клокотало, взрывалось, разрывало её на части. Всё это всколыхнуло в ней былую злость, ненависть, что так долго копилась в глубине души. Ей нужно было выплеснуть её.

Хоть на ком-нибудь.

Хоть как-нибудь.

И вдруг Эл обхватил её руками, стиснув так крепко, что она не смогла даже вздохнуть. Его сила была безоговорочной, неизбежной, словно цепи, сковавшие её ярость. Он шагнул вперёд, приподняв её, и прижал к стене, закинув её ноги себе на талию, вынуждая её чувствовать только его — его тело, его тепло, его дыхание.

— Посмотри на меня, молю. Посмотри, — его голос был напряжённым, почти хриплым.

Только тогда Тэлли поняла, что зажмурилась. Что боялась открыть глаза. Что боялась увидеть его лицо. Потому что в этот миг оно могло слиться с теми, кого она ненавидела.

С теми, кто был в той хижине.

С теми, кто насиловал её.

Но вдруг, ощутив его губы на своих, Тэлли замерла. Его тепло пробралось сквозь пелену ненависти, и её тело вспомнило его. Узнало. Признало в нём не врага, а своего.

Её охранителя.

Единственного, кто защищал её, кто заботился о ней. Она на миг оторвалась от него, глубоко вдохнула, а затем сама завладела его губами, языком, жадно впитывая его вкус.

«Он мой. Только мой. Он принадлежит мне». В голове вертелась эта мысль, навязчивая, властная. Она вспомнила, как та женщина запустила пальцы в его волосы. И повторила этот жест. Эл не отрывался от неё ни на мгновение. Его губы то покрывали её поцелуями, то скользили к шее с правой стороны, задерживались, а затем возвращались назад, будто он не мог насытиться ею.

С тех пор Эл часто брал её с собой в бордели. Она наблюдала, как другие женщины удовлетворяли его разными способами. И ей нравилось это. Потому что каждый раз она знала — ни одна из них не имела над ним власти.

А у неё она была. Безграничная.

Так, погружённая в размышления, Тэлли не сразу заметила, как они добрались до борделя. Войдя внутрь, она ожидала увидеть шумный, переполненный зал, наполненный хмельным весельем и смехом, но, похоже, было ещё слишком рано для увеселений. Воздух пах благовониями, смешанными с лёгким ароматом дешёвого вина и пряных духов. Полумрак, смягчённый свечами в кованных подсвечниках, придавал помещению камерную, почти интимную атмосферу.

К ним тут же подошёл слуга — молодой эмерин