– Ну, такое имя странное, – вздохнулаМарина, – в нашем магазине девочки простые служат: Лена, Маша, Катя,Света, да и среди тех, кто постарше, обычные тетки – Мария Васильевна, ЕленаПетровна… хотя… Эсфирь… Эсфирь… Где-то слышала… Гринберг… Эсфирь… или видела…Знаете что?

– Что? – грустно спросила я.

– Вы купите справочник, сходите к нам в отдел, гдегазетами торгуют, найдете адреса и телефоны пиццерий.

– Спасибо, – кивнула я, – дельноепредложение, но мне, если честно, очень эта Эсфирь Гринберг нужна.

– Тут ничем не могу помочь, – сообщилаМарина, – извините, за вами покупатель с тележкой ждет.

Я обернулась, увидела парня с кучей продуктов, извинилась ипошла бесцельно бродить по залу. Супермаркет ничем не отличался от всех емуподобных. Фрукты-овощи, мясо-рыба, печенье-конфеты. В небольшом закуткепомещалась печка, в которой золотились красивые плюшки, я их пробовала,аппетитные на вид, они имеют вкус ваты, и съесть их можно лишь с пылу с жару,чуть остыв, выпечка превращается в кусок резины.

Мгновенно налетели воспоминания. Вот мы с бабушкой Фасейпокупаем в булочной хлеб.

– Ну, выбирай, – предлагает бабуля.

Я оглядываю прилавок, если честно, ассортимент не слишкомвелик. За стеклом лежат круглые ситники по десять копеек, пухлые калачи,городские булочки с высоко поднятым хрустящим гребешком и три вида белого:«Нарезной» за двадцать пять копеек, «Подмосковный» по восемнадцать и батон безназвания, его цена совсем невелика, чуть больше гривенника. Черные кирпичикитоже не поражают разнообразием – «Бородинский», «Дарницкий», «Ржаной» и«Ароматный». Булочек же вообще всего два сорта – «Калорийная» и «Свердловская».Но у меня разбегаются глаза, я в детстве очень любила хлеб, он казалсяневероятно вкусным, да и был таковым, почти никогда не плесневел, долгосохранял свежесть. Ну куда подевались любимые москвичами сорта?

Нет, я не против французских багетов и круассанов,оказавшись впервые в Париже, попросту объелась ими до приступа холецистита. Нотеперь, когда в столице России выбор продуктов европейский, отчего-то хочетсятой «Свердловской» сдобы, с большими желтыми крошками, кривоватой булочки,нелепо большой, некрасивой, но безумно вкусной. Впрочем, наверное, это простоприступ ностальгии, тоска по детству…

– Послушайте, – раздался слева слегка задыхающийсяголосок.

Я обернулась и увидела Марину.

– Прямо все мозги из-за вас скрутило, –заулыбалась она, – сижу и кумекаю: ну откуда про эту Эсфирь знаю? Гдефамилию Гринберг слышала? И вспомнила!

– Правда? – обрадовалась я.

– Пошли, покажу, – заговорщицки прищурилась Марина.

– Так Гринберг все же работает в магазине? –обрадовалась я. – Ты с ней знакома?

Ничего не сказав, кассирша двинулась в сторону выхода, япобежала за ней.

Марина подвела меня к двери и ткнула пальцем влево:

– Во, любуйся, Эсфирь Гринберг.

Я посмотрела в указанную сторону и увидела банкомат.

– Информация стоит денег?

– Ты о чем? – вытаращилась Марина.

– Указываешь на аппарат по выдаче купюр.

– Еще левее гляди!

– Там театральная касса, закрытая. У вас билетамиторгуют?

– Это арендаторы. Видишь Гринберг?

– Нет.

– Ну даешь, разуй глаза! Прямо перед носом висит.

– Кто?

– Эсфирь Гринберг!

– Висит?

– Тяжело быть непонятливой, – завздыхалаМарина, – во!

В ту же секунду кассирша подошла к большой афише,приклеенной на стене, у самого выхода из супермаркета. Я уставилась на плакат:«Эсфирь Гринберг. Всего три концерта в апреле, билеты в кассах города». Нижебыла помещена фотография худенькой горбоносой женщины со скрипкой в руке.

– Вот глупость, – захихикала Марина, – этотплакат тут давно наклеили, я в него каждый раз тычусь, когда ухожу, машинальнофамилию читаю и уношусь. Вот в голове и застряло – Эсфирь Гринберг. А гдевидела, и не припомню. Ваша знакомая, наверное, тоже перепутала! Нет в нашеммагазине кассирши Гринберг и не было, зато афишка имеется! Поняла? Ладно, мнеза кассу пора, пока.

Я растерянно рассматривала снимок скрипачки. Наверное,Марина права, Лида часто ходит сюда за продуктами, вот и перепутала. Но что мнетеперь делать?

В кармане завибрировал мобильный.

– Даша, привет, – послышался бойкий женскийголосок, – как делишки?

– Спасибо, отлично, – машинально ответила я.

Меня всегда удивляют люди, задающие подобный вопрос.Интересно, как бы отреагировала пока что не опознанная мною тетка, услышь онасейчас правдивый ответ: «Вообще-то не слишком классно, никак не могу отыскатьникаких следов мерзавца и убийцы Лактионова»?

А еще имеются особи, которые подбегают к жертве происшествияи осведомляются:

– Все хорошо?

Ей-богу, глупее вопроса не придумать! В каком смысле хорошо?

В ноябре к нам приезжала Клодетта, моя приятельница изФранции. Клоди отлично говорит на русском языке, она великолепный переводчик,поэтому никакого дискомфорта в Москве не испытывает, но я все же не решиласьотпустить ее одну в город. Было холодно и скользко, мы с Клодеттой аккуратнобрели по тротуару, шаркая ногами, словно древние старухи.

– Мне бы очень не хотелось шлепнуться, –пробормотала Клоди.

Не успела она договорить фразу, как шедший перед намимужчина неловко взмахнул руками и рухнул наземь.

– О боже! – вскрикнула Клоди. – Несчастный,он разбился.

Забыв про гололед, француженка ринулась к потерпевшему,наклонилась над ним и сочувственно поинтересовалась:

– Ну как? Все в порядке?

Дядька сел, глянул на Клоди и рявкнул:

– Глупей ничего не могла спросить? Какой на… порядок?Издеваешься, да? Топай мимо, кретинка! Ничего интересного нет, упал человек,эка радость.

Я схватила Клоди за рукав, отволокла ее в сторону ипринялась отчитывать:

– Зачем полезла к нему?

– Спросить о самочувствии, – растерянно ответилаподруга.