— Ч-что ты делаешь?

— Я тут вдруг вспомнил, что у меня нет презервативов… — сиплю, приставляю головку и легонько надавливаю, заставляя подчиниться ее одеревеневшие мышцы. Олеся шипит, хнычет, но поддается. И я понимаю, что даже такой секс для нее не в новинку. Именно это почему-то окончательно выводит меня из себя. Я отскакиваю в сторону. Мне так тошно, что просто нет сил. Тошно от неё. От себя такого… От того, что все идёт наперекосяк, и чем дальше идёт — тем только хуже. И нет этому ни конца, ни края.

— Я ни в чем не буду первым, да? Ты уже все успела попробовать.

Господи! Что я несу? Ей… сколько? Тридцать четыре? Она была замужем, и, судя по тому, с какой легкостью наставила мужу рога, нужно быть идиотом, чтобы допускать хотя бы мысль о её непорочности…

Мои слова камнями ударяют в её будто окаменевшую спину. Секунду она стоит вот так. Даже не пытаясь уклониться от обстрела. А потом медленно-медленно, будто в замедленной съемке, оборачивается.

— Ты мог бы стать первым мужчиной, под которым бы я кончила. Но, на счастье… или на беду, так и не стал.

Олеся закусывает изнутри щеку, в тот же миг пожалев о своих словах, опускает ресницы и обводит глазами комнату. Замечает брошенный на спинке кровати халат и берет его, чтобы одеться. А я продолжаю стоять, пялясь на нее, как полнейший кретин. Постойте… Это… это что же… она со мной даже не кончала? Вообще ни с кем? Никогда? Какого дьявола? Каждый раз, когда мне кажется, что хуже уже ничего быть не может, Олеся доказывает мне, как я ошибался.

Делаю неуверенный шаг по направлению к ней. Но она… она вздрагивает всем телом, и я вновь отшатываюсь. А потом и вовсе выскакиваю из комнаты, что есть силы хлопнув дверью.

Привычная сдержанность отказывает мне. То, что я решил остаться здесь на некоторое время, чтобы найти ответы на мучающие меня вопросы, ошибка… Потому что с каждой проведенной с ней рядом секундой, с каждым мигом этих вопросов становится все больше. Их так много, что я уже ни в чем не уверен. Ни в себе, ни в своих решениях, ни, тем более, в ней.

Может быть, мне стоило побыть одному? Дать себе время привыкнуть. Но… черт! Я уже и так упустил столько времени из жизни сына, что от одной только мысли об этом все во мне встает на дыбы. Не знаю, что делать. Даже, мать его, не представляю. Наверняка бы родители подсказали мне что-то умное, но, черт, как им все объяснить? Что они подумают? Те, чье мнение меня действительно волнует. Какой-то замкнутый круг. Еще немного, и я начну верить в нависшее над нашей семьей проклятье. И отец, и мой брат-близнец выстрадали свою любовь, свое счастье. Но они знали, за что борются, а я? Я… понятия не имею. Было бы проще, умей я прощать, но… разве это не та ситуация, простить которую невозможно? Растираю лицо ладонями и задыхаюсь. Мои пальцы пахнут ею. И я так сильно её хочу, что это тоже путает мне все карты. Почему-то мне кажется, что я проиграю. В любом случае. К какому бы решению я ни пришел, это не та ситуация, из которой можно выйти победителем.

Все так плохо, что хуже уже вряд ли может быть. Тогда… может быть, стоит попробовать все наладить? Понятно, что между нами уже не будет тех отношений, на примере которых я рос, но… У нас есть сын. Мы можем попробовать. Мы должны попробовать. Хотя бы ради него.

Придя к такому решению, я медленно выдыхаю. К счастью, разочарование мне больше не грозит. Я прозрел, а значит, нахожусь в безопасности. Я возвращаюсь в дом успокоенный и… разочарованный. Потому что, как ни крути, я не так представлял свою жизни.

В шале по-прежнему тихо. Лишь вода в ванной шумит. Я осторожно толкаю дверь, и, к удивлению, она поддается. Олеся стоит под душем, вода льется ей на голову и стекает по безупречному телу вниз. От двери тянет сквозняком. Она ежится. Потом замирает испуганной птицей и оборачивается в профиль. По ее настороженному лицу можно понять, что она не ждет от меня ничего хорошего.

— Ты права. Нам нужно поговорить. Я… подожду в гостиной, когда ты закончишь.

Олеся обхватывает себя руками и, соглашаясь, кивает. Ее лицо залито водой и… слезами. На какой-то миг во мне опять вспыхивает злость, потому что она одна виновата в том, что произошло! Лишь она одна… Но так же быстро пламя моей ярости гаснет. И не остается вообще ничего. Лишь отупляющая пульсирующая в висках усталость.

Олеся

Дверь за спиной хлопает, но и теперь я не могу ни выдохнуть, ни вдохнуть. Я даже не могу стоять, держа спину прямо… Поэтому, вжавшись ладонями в стеклянную дверь душевой, я медленно соскальзываю вниз, пока мои колени не касаются твердой поверхности поддона. Я сижу так долго. Выхожу, оставляя на мраморном полу лужи, лишь когда в баке не заканчивается горячая вода. Боль, сожаление, неуверенность, страх… Внутри меня столько чувств, что места для воздуха не остается. И если бы дело было только в Тимуре, ожидающем меня за стеной, все было бы намного проще. Но то, что сейчас кипит во мне, имеет к нему весьма посредственное отношение. Ситуация, сложившаяся между нами, стала той лакмусовой бумажкой, на которой проявилась вся моя жизнь. Без прикрас. Со всеми углами, которые я, сколько себя помню, пытаюсь сгладить. Со всей её уродливостью линий.

Невыносимая апатия охватывает все мое тело. Я подхожу к зеркалу, которое даже не запотело — вот, что значит пятизвездочный люкс! Вытяжки работают исправно. В тренировочных лагерях, где прошли мои детство и юность, такого и близко не было. Горячая вода и та была не всегда. А когда такая роскошь случалась, клубы пара окутывали все кругом плотным молочным туманом. Веду пальцами по лицу. Мне скоро тридцать пять. И я такая же растерянная, как и в девятнадцать, когда ушла из спорта. С той лишь разницей, что тогда впереди у меня была вся жизнь, а теперь… дай бог, чтобы еще столько же.

— Олеся, у тебя все в порядке?

Качаю головой из стороны в сторону, не отрывая взгляда от своих мертвых глаз в отражении. Я не в порядке. Я уже давно не в порядке.

— Да, — сиплю я. — Все прекрасно. Уже выхожу!

Тянусь к халату. Стягиваю полы, насколько это возможно, и потуже затягиваю поясок. Тимур стоит у окна в гостиной, сунув большой палец одной руки под резинку спортивных штанов, а другой рукой упираясь в стекло. Его темноволосая голова опущена, плечи напряжены. Если бы во мне осталось место еще хоть для каких-то эмоций, мне бы стало его наверняка жаль — таким опустошённый он выглядит.

— Хм… — откашливаюсь, чтобы дать знать о своем присутствии. Тимур оборачивается. Смотрит на меня… так странно, что если бы у меня осталось место для каких-то эмоций… Ну, вы в курсе. Я бы смутилась, да. Вместо этого я снимаю с головы полотенце и хорошенько растираю им волосы, избавляясь от влаги. — Так о чем ты хотел поговорить?

— О том, что так не может больше продолжаться.

— Как — так, Тимур? Я не понимаю…

— Мы не можем жить, как кошка с собакой.

— Я к этому и не стремилась.

— Зато стремился я. Согласись, имел полное право. — Вижу, что он опять начинает заводиться, и, чтобы его не спровоцировать, молчу. — Тебе что, совсем нечего сказать?