Люк корабля гостеприимно распахнулся. Не ловушка ли? Зайду внутрь, а там скрутят. Впрочем, они могли бы это проделать и снаружи. К чему сложности?…

– Проходите, гражданин человек.

Я забрался в корабль, даже, скорее, десантную шлюпку. Слишком уж она оказалась тесной внутри. Что-то в прошлом я не видел подобных аппаратов ни у трогганов, ни у айвов.

Големы даже не косились в мою сторону. Полное бесстрастие. Они уже сидели по своим креслам, пристегнутые ремнями безопасности крест-накрест.

Пойманных сейдов я не заметил. Очевидно, у шлюпки имелся и небольшой грузовой отсек. Я последовал примеру остальных и опустился в свободное кресло. Мой голем сел рядом и помог пристегнуться. Только-только меня зафиксировали, да так, что и пошевельнуться мог с трудом, как люк зарос, а шлюпка стремительно взлетела в небо, вдавив меня в кресло…

За время пути никто не произнес ни слова. Я также старательно молчал, опасаясь выдать себя каким-нибудь вполне, с моей точки зрения, невинным вопросом. Впрочем, и летели мы недолго. Не прошло и четверти часа, как шлюпка замерла, и люк вновь распахнулся. Голем помог освободиться от ремней и сразу после этого сообщил:

– Поселение Мирный Путь. Добро пожаловать, гражданин человек!

Я выбрался из шлюпки, оказавшись в окружении одно- и двухэтажных домиков самой разнообразной конструкции. Были тут и привычные мне строения, и те, что я видел у трогганов, и даже нелепые, с человеческой точки зрения, дома айвов.

Шлюпка бесшумно взлетела за моей спиной. Когда обернулся, она уже скрылась в облаках.

Хотя я не видел пока ни одного жителя поселка, он не казался мертвым, как город. Но и активной жизнедеятельности не наблюдалось. Поселок не вымер – он словно затаился, оценивая гостя. Слева я заметил стенд на двух металлических трубах. На стенде что-то висело.

Я подошел поближе. Да это же самая обычная местная газета! Так вывешивали свежую прессу раньше, в дни моей юности – для всеобщего обозрения. Написано по-русски. Крупные заголовки бросались в глаза. «День Триединого союза уже скоро! А как ты подготовился к великому празднику?…»

Так, опять этот Триединый союз.

«Отметим восьмую семилетку рекордными показателями! Добытчик Негоро увеличил сборы на 50 %!»

Чуть ниже красовалась фотография самого настоящего троггана с отбойным молотком в руках. Он улыбался двумя рядами зубов и выглядел абсолютно счастливым.

«Агрессор не пройдет! Наш решительный ответ проискам врагов!»

Да, одних только восклицательных знаков я насчитал несколько десятков лишь на первой полосе.

А потом мой взгляд зацепился за дату в верхней части газеты. И, увидев ее, я уже не мог оторвать глаз, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Город подготовил меня к этому, но все равно осознать произошедшее полностью оказалось сложнее, чем я мог себе представить. Там было набрано мелким шрифтом: «50 год, девятый месяц, четырнадцатый день от основания Триединого союза», а ниже более мелко добавлено: «14.09.2060 п. ч. л.».

И отчего-то я сразу понял, что означает аббревиатура «п. ч. л.» – «по человеческому летоисчислению». Обратная переброска сознания прошла со сбоем. Я попал в будущее…

Когда бездыханное тело Эрика сползло в кресле, Кате захотелось плакать. Мысленно она все понимала: он отправился на серьезное задание, от которого зависит будущее. Но все же женская сущность, как оказалось, была в ней развита сильнее, чем ей самой думалось. Конечно, слезы она сдержала, не опозорилась перед самой странной компанией, которую ей доводилось видеть в жизни.

Друзья Эрика – очень разные люди, но каждому она верила, каждого уважала. Они были настоящие. Такие, как Ставрига, оставшийся где-то на передовой.

Долго страдать было некогда. Маша требовала заботы, друзья Эрика проголодались, и Катя с головой погрузилась в обустройство уюта в отдельно взятом ОВД, несмотря на толпы отравленных, бродящих за окнами. В конце концов к любой беде привыкаешь, когда тебе есть чем заняться.

Так и Катя, отбросив в сторону печали, вместе со Сталининой Петровной оборудовали одну из комнат под столовую, другую – под спальню, третью – для Маши, чтобы девочка могла спокойно отдохнуть.

Война войной, а обед по расписанию. Эту формулировку Катя очень четко усвоила еще в своем мире. На сытый желудок и думается легче, и все вокруг кажется не таким пугающе страшным, проблемы решаются как бы сами собой. Жаль только, что из скудных запасов, хранящихся в здании, ничего толкового нельзя было приготовить, да и плиты тут не было, так что приходилось довольствоваться сухпайком, но мужчины не роптали. Они вообще не замечали толком, что глотают. Им что бутерброды, что коровья нога – еда и есть еда – средство для поддержания сил, не более.

Маша, несмотря на свой возраст и пережитые кошмары, вела себя спокойно. Она не капризничала, не требовала к себе лишнего внимания, наоборот, помогала, чем могла, и только иногда, когда ей казалось, что никто ее не видит, на глазах у нее выступали слезы. Она думала о папе, которого никогда больше не увидит. Она скучала.

Катя, которая подмечала все, ничем не могла ей помочь, разве что постаралась окружить девочку заботой, насколько это было возможно в подобных условиях. А Сталинина Петровна оказалась настоящей бабушкой, такой, о которой и сама Катя мечтала в детдоме. Больше всего она, конечно, мечтала о настоящих родителях, но и бабушку с дедушкой тоже иногда представляла в грезах. И бабушка там была именно такой – веселой, задорной, пахнущей едой, со сладостями в карманах и горой пирожков на кухне.

Пирожков, правда, испечь было негде, но Сталинина Петровна компенсировала отсутствие снеди легким, неунывающим характером, житейской мудростью и постоянным желанием помочь всем вокруг.

Они втроем за пару дней привели здание в относительную чистоту, хотя пользоваться проточной водой и запрещалось. Но у женщин свои секреты, поэтому Влад только лишь изумленно покачивал головой, наблюдая, как облагораживаются, одомашниваются родные стены. Даже «пыточная», как между собой называли комнату для допросов, приняла иной вид, засверкав чистотой и уютом.

– Мне теперь и людей бить тут стыдно будет, – пошутил Серега, заглянув мимоходом в пыточную.

Катя поблагодарила за комплимент, хотя и не восприняла слова Гранина буквально. Он уже выздоравливал, два дня провалявшись в бреду. Укус отравленного оказался не смертельным, а воды Серега не пил, так что, к счастью, выжил. Сталинина Петровна ухаживала за ним дни и ночи, и грозный капитан робел перед ней, как школьник перед строгой учительницей.

Иногда Катя заходила в комнату, где лежал Эрик. Тело его пребывало в странном состоянии: он не был мертв в обычном понимании, но не был и жив. Он словно застрял где-то на границе и в любой момент мог перейти либо на ту, либо на иную сторону существования. Катя старалась не думать, что будет с ней, если Эрика не станет. Она так привыкла за свою жизнь к потерям, что боялась даже мысленно строить планы на будущее. Да и какие могут быть планы, когда за окном конец света, и несчастные отравленные бродят по городу в поисках новых жертв.