Когда в начале нулевых в Северной Корее возник и стал быстро расти рынок недвижимости, жилье поблизости от рынка стало стоить существенно дороже, чем аналогичное жилье в других районах, – отчасти из-за возможности прибыльной аренды, а отчасти просто потому, что рыночные торговцы, будучи богатыми людьми, были готовы платить за возможность жить в нескольких минутах ходьбы от работы.

В начале нулевых у общенациональной сети рынков возникло несколько центров – крупных оптовых рынков, куда товары поступали от производителей и импортеров и откуда они развозились по стране. Один из таких рынков вырос в городе Пхёнсоне, неподалеку от Пхеньяна. Решающую роль тут сыграло то обстоятельство, что административно Пхёнсон не является частью Пхеньяна, так что провинциалам для частных поездок туда не нужны так называемые разрешения на поездку с утвержденным номером. Даже во времена хаоса конца 1990-х достать «разрешение с утвержденным номером» было весьма непросто, но для того, чтобы приехать в Пхёнсон, провинциалу хватает обычного «разрешения на поездку», достать которое с 1990-х при наличии определенных средств и связей не составляет труда. С другой стороны, жители столицы могут ездить в Пхёнсон совершенно свободно. Поэтому с середины-конца 1990-х в Пхёнсоне стали собираться торговцы-оптовики со всей страны.

Впрочем, далеко не все способы выживания в годы голода (и после него) сводились к рыночной деятельности. Выживали северокорейцы самыми разными способами, но у всех них была одна общая черта: все эти способы по своей сути были капиталистическими. Проще всего было крестьянам. Они и раньше не отличались особым трудовым рвением в работе на полях сельхозкооперативов, а теперь, отделавшись от официальных производственных заданий в возможно короткие сроки, стали уходить в горы и там, на крутых склонах, создавать собственные неофициальные поля, обычно известные как сотхочжи. Эти поля и сейчас можно увидеть на склонах вокруг северокорейских поселков или небольших городков. Зачастую такие поля находятся на высоте нескольких сотен метров, так что доставить туда зерно, удобрения, инструменты не так-то просто, однако альтернатив у крестьян до недавнего времени не было.

Большая часть заводов либо вовсе остановилась, либо работала, используя лишь небольшую часть производственных мощностей. Те рабочие, у кого была такая возможность, воспользовались этим, чтобы на простаивающем казенном оборудовании производить какие-то бытовые товары, годные для продажи на местном рынке. Другие рабочие стали делать то же самое у себя дома. Значительная часть населения стала зарабатывать деньги отходничеством в Китай. Помогали им в этом как полупрозрачность границы, так и то обстоятельство, что в районах Китая, граничащих с КНДР, проживает корейское население. Именно среди китайских корейцев северокорейские беженцы (или, скорее, северокорейские трудовые мигранты) в 1995–2000 годах находили приют, поддержку и работу.

Эти меры, а также эффективная дипломатия Пхеньяна, которая обеспечила поступление в страну большого количества иностранной помощи, привели к тому, что к 2000 году с голодом было покончено. Однако страна к тому времени изменилась радикально. По различным оценкам, к концу правления Ким Чен Ира доля частного сектора в ВВП страны составила от 30 до 50 %. Более того, летом 2002 года в стране была проведена серия реформ, которые, в частности, существенно ослабили ограничения на рыночную торговлю. Именно тогда иностранцам разрешили посещать специально оборудованный в центре столицы образцовый рынок Тхониль, при том что в большинстве случаев на остальные рынки их либо вовсе не пускали, либо пускали по каким-то особым, исключительным причинам. Правда, не всем в руководстве страны это нравилось. В период с 2005 по 2009 год власть пыталась развернуть контрнаступление на рынки и загнать джинна частной коммерции обратно в тот кувшин, из которого он вырвался в 1990-е. Вводился запрет торговать на рынках мужчинам (ноябрь 2006 года), женщинам моложе 50 лет (ноябрь 2007 года), и была даже попытка в конце 2008-го закрыть большинство рынков – правда, в последний момент власти испугались и дали задний ход, отложив закрытие рынков на неопределенное время.

Из этих попыток повернуть ситуацию вспять ничего не вышло. Кульминацией усилий правительства стала денежная реформа 2009 года, которая должна была подорвать экономическое влияние новой буржуазии. Однако реформа едва не окончилась катастрофой, после чего руководство, расстреляв организатора реформы и в очередной раз осознав, что без рынка обеспечить население невозможно практически ничем, начало отступать. Весной 2010 года власти отменили все те ограничения, что были введены в 2005–2009 годах (впрочем, на практике эти ограничения все равно почти нигде не соблюдались). Фактически произошло возвращение к той политике, которую в Северной Корее проводили в отношении рынков в середине и конце 1990-х: официальная печать их игнорировала, а на практике власти смирились с тем, что именно через рынки происходит фактическое снабжение большинства населения и продовольствием, и основными потребительскими товарами.

Новый руководитель Ким Чен Ын относится к рыночной торговле куда лучше, чем его предшественники, так что его правление ознаменовалось очередным увеличением числа рынков и полным прекращением гонений на них. Счет им идет уже на тысячи, а количество благоустроенных рынков между 2010 и 2015 годами, если судить по данным спутниковых фотографий, увеличилось с 200 до 410.

В последние годы своей жизни Ким Чен Ир толком не понимал, что следует делать с экономикой, в которой неуклонно набирали силу рыночные отношения. В 2002–2005 годах (по-видимому, под влиянием Пак Пон-чжу и других реформаторов в Кабинете министров, равно как и впечатлений от поездок в Китай) он был готов признать за рыночными силами право не только на существование, но и на доминирование в экономике. Однако в 2005 году Полководец изменил свое мнение по этому вопросу и на некоторое время встал на сторону тех, кто требовал постепенного закручивания гаек и «искоренения чуждых социализму явлений». Период 2005–2009 годов был ознаменован целым рядом решений и законодательных актов, которые были призваны максимально подорвать значение этого сектора. Кульминацией этих попыток усмирить вырвавшуюся на свободу рыночную стихию стала конфискационная денежная реформа 2009 года.

Конфискационные денежные реформы периодически происходили в социалистических странах, хотя время от времени в кризисных условиях к подобным мерам прибегали и руководители стран с рыночной экономикой: можно вспомнить денежную реформу в Западной Германии в 1948 году и денежную реформу в Южной Корее 1962 года. Прототипом таких реформ для социалистических стран обычно служила советская денежная реформа 1947 года. Общий сценарий реформы был хорошо известен. Начинается все с того, что в один прекрасный день население узнает из сообщений СМИ, что привычные старые банкноты через несколько дней станут бесполезными и их следует срочно обменять на новые банкноты. Новость эта должна быть совершенно неожиданной: сохранение максимальной секретности является одним из важнейших условий успешного проведения денежной реформы данного типа. Для обмена старых купюр на новые устанавливаются строгие ограничения: обменивать можно лишь в пределах определенных, обычно небольших сумм. При этом к наличным деньгам применяются более суровые ограничения, в то время как банковские вклады обычно в ходе реформы страдают несколько меньше. Период, в течение которого возможен обмен купюр, обычно устанавливается намеренно коротким. Фактически при такой реформе речь идет о слегка замаскированной конфискации денежных средств населения – в первую очередь находящейся в обращении наличности. Результатом конфискационной денежной реформы становится резкое сокращение денежной массы, что весьма полезно для сдерживания инфляции. С точки зрения руководства социалистических стран такая реформа имела еще одно важное дополнительное преимущество: от нее в первую очередь страдали «спекулянты», деятели черного рынка.