Надежда Николаевна остановилась перед серым четырехэтажнымдомом. Надпись на чугунной табличке сообщала прохожим, что здесь располагаетсямузей-квартира писателя Панаева. Рядом висела мемориальная доска из серогогранита, извещавшая, что в этом доме Иван Иванович Панаев снимал квартиру всороковых годах девятнадцатого века и что здесь были написаны некоторые из егопроизведений. Надежда подумала, что ни одного из этих произведений не читала идаже не знает их названий, да и саму фамилию Панаева знает только в связи соскандальным поведением его жены. Она толкнула тяжелую дверь и оказалась внебольшом холле. В углу этого холла когда-то давно располагался камин, откоторого осталась только лепная отделка. На месте бывшего камина очень уютноразместился раскладной столик с разложенными на нем книжками в ярких глянцевыхобложках. За этим столиком скучал молодой парень с заметными залысинами инесколько сбитым на сторону носом. При виде Надежды он оживился изавлекательным голосом проговорил:

— Не проходите мимо! Новая книга Неспанского — «Монстриз морозильника»! Круче не бывает.

— Да нет, спасибо, я как-то…

— А вот новые приключения Недоразвитого!

Недоразвитый против эфиопской мафии! Кровавые разборки вовощном магазине! Сильная вещь, не оторветесь! Первые десять книг читали? Поколичеству трупов на страницу этот роман занесен в Книгу рекордов Гиннесса!

— В овощном магазине? — переспросила НадеждаНиколаевна. Она вспомнила, что в доме кончилась картошка. — А Панаева увас случайно нет?

В голове Надежды мелькнула мысль ликвидировать пробел всвоем образовании и выяснить хотя бы, что за книги писал классик, ведь не зряже в нашем городе существует его музей!

— Панаев? — переспросил книгопродавец. А он чтопишет — детективы или фантастику?

Надежда поняла, что не восполнит пробела, и двинулась клестнице, которая, судя по всему, вела в сам музей.

Однако перед лестницей располагалась будка вахтерши. Самавахтерша, хрупкая старушка в круглых очках с толстыми стеклами, увлеченновязала крючком какой-то огромный предмет, отдаленно напоминающий рыболовнуюсеть.

Судя по размерам, сеть предназначалась для ловли крупныхкитообразных. Увидев Надежду, старушка лихо откинула очки на лоб, пригвоздилапосетительницу взглядом к месту и сурово проговорила:

— Пропуск!

— Дело в том, — начала Надежда робким изаискивающим голосом, под этим суровым взглядом почувствовав себяправонарушительницей, виновной во всех мыслимых грехах и преступлениях, —дело в том, что я здесь не работаю и пропуска у меня нет. Я пришла только длятого…

— А если нет пропуска, так и нечего ходить! прогремелавахтерша.

Грозный голос и прокурорский взгляд настолько не вязались сее хрупким телосложением и безобидным обликом, с крючком для вязания иаккуратными седыми волосиками, что производимое вахтершей впечатлениемногократно усиливалось. Надежда Николаевна много лет проработала в оборонномНИИ и повидала там самых суровых охранников, но даже ей эта музейная старушкапоказалась редкостным экземпляром.

— Так что за неимением пропуска прошу покинутьпомещение! — продолжала разоряться старуха.

Надежда, которая намеревалась оставить пропуск Веры Зайцевойна проходной музея, после такого приема быстро передумала. Вахтерша, при такихгестаповских замашках, могла пропуск не взять, а если и возьмет, то непременноустроит его хозяйке все возможные и невозможные неприятности. Хотя НадеждаНиколаевна заочно и не питала к этой самой Зайцевой теплых чувств, и вообщеподозревала ее в убийстве, но отдать ее в руки этой злобной особе с вязальнымкрючком в руке.., нет, это, пожалуй, слишком жестоко! К тому же ей нужно былопереговорить с Верой Зайцевой лично.

— Мама! — раздался откуда-то сверху пронзительныйженский голос. — Опять ты за свое!

Я же тебя просила просто посидеть несколько минут!

Надежда подняла голову и увидела спускающуюся по лестницеженщину лет сорока, рыжеволосую и густо усыпанную веснушками.

— Извините, — проговорила женщина, обращаясь кНадежде, — мама у меня строгая, всю жизнь учительницей младших классовпроработала, а с детьми без строгости никак, на шею сядут…

— Без строгости ни в каком деле нельзя! возразилаотставная учительница, сворачивая вязание и выбираясь из будки.

— А вы к кому? — спросила Надежду Николаевну еедочь, занимая освободившееся место.

— К Зайцевой Вере Алексеевне, — бодроотрапортовала Надежда.

— Вы, наверное, из Гатчины?

— Совершенно верно, — Надежда смотрела на вахтершукристально честными глазами.

— Проходите. Вера, наверное, на втором этаже, уокантовщиков.

Надежда Николаевна поблагодарила любезную вахтершу и пошлавверх по лестнице.

Вера явилась сегодня на работу пораньше, чтобы директрисаАнна Ивановна не стала возникать по пустякам. Пропуска на вахте никто неспросил — Веру прекрасно знали в лицо, так что пока этот неприятный вопросотложился на неопределенное время.

В музее все было как обычно — тихий уютный мирок. Оказавшисьздесь, Вера снова стала прежней — сотрудницей музея, озабоченной лишь своиминепосредственными обязанностями.

Только вчера она с тоской думала о том, как надоел ей музей,а сегодня, погрузившись в хлопоты, связанные с выставкой Панаевой, Вера почтизабыла о своих неприятностях.

Как и следовало ожидать, рабочий Анатолий запил, не успевсделать и половины тяжелой работы, и теперь все приходилось делать самой.

Кроме того, когда из подвала принесли ящик с черновикамиАвдотьи Яковлевны, выяснилось, что кто-то перепутал этикетки на ящиках, ивместо черновиков литературных произведений в принесенном ящике лежали запискимодисткам и портнихам с просьбами об отсрочке долгов.

Окантовщик Казимир Стефанович, на которого всегда можно былоположиться, по непонятной причине взял для окантовки матовое стекло, так что ниодин из документов невозможно было прочитать, и теперь все нужно было срочнопеределывать.

Самая же ужасная неприятность, можно сказать настоящаякатастрофа, случилась с важнейшим экспонатом, украшением будущей выставки, сбесценной реликвией, которую хранили и берегли многие поколения музейныхработников — так называемым «Авдотьиным платочком».

Этим кружевным платочком великий русский поэт НиколайАлексеевич Некрасов вытер слезы своей гражданской жены Авдотьи ЯковлевныПанаевой, которые она пролила, узнав о безвременной кончине своего законногомужа Ивана Ивановича Панаева. Платочек бережно сохранялся родственниками неутешнойвдовы, от которых и поступил в музей. С этим платочком было связано старинноемузейное поверье.