— Ради бога, Мирослава Игоревна, у меня без ваших лап голова пухнет!

— Но образцы обязательно нужно взять.

— Если я буду брать образцы у всех животных…

— Мишка — не все! Он свидетель преступления.

— Вот и снимите с него показания, — ехидно посоветовал следователь.

— Если мы возьмем с когтей образцы крови, это и будут его показания. И нужно поторопиться, иначе Мишка очистит когти.

— В баню Мишку! — рявкнул Ужгородцев и отключился.

— Что же нам делать? — спросила Мирослава покорно ждущего своей участи кота.

Мишка тяжело вздохнул.

— Умный котик. Мне потребуется твоя помощь. — Мирослава спустилась в свою комнату, и тотчас на пороге появился Морис.

— Морис, принеси чемоданчик.

Он тотчас выполнил ее просьбу, и Мирославе удалось взять образцы вместе с крохотными частицами Мишкиных коготков. Кот словно понимал всю важность момента и не вырывался.

— Экспертизу придется делать за свой счет, — сказала она.

— За счет клиента, — поправил ее Морис.

— Ну…

Мирослава погладила кота и отпустила.

— Вероятно, он оцарапал напавшего, — проговорила она. — Нужно искать, у кого есть царапины. По идее, раны должны быть глубокими…

Морис кивнул.

— Если бы Ужгородцев соизволил подумать, то выявить преступника можно было бы путем осмотра. Нам же раздевать людей никто не позволит.

— Увы…

Мирослава вздохнула.

— А я хотел вам рассказать о своем разговоре с Мишустиным еще вчера вечером, но вы захлопнули дверь перед моим носом.

Она посмотрела на него насмешливо:

— Ты уже большой мальчик и должен уметь ломиться в закрытые двери.

— Возможно, — не стал спорить он, — но мне показалось, что это не к спеху.

Мирослава кивнула.

— Значит, ты вчера пообщался с Дмитрием Егоровичем?

— Да, мы играли в шахматы и беседовали.

Мирослава молча слушала.

— Говорили мы и о его сыне. Оказалось, что он музыкант.

Тут Мирослава вспомнила, кого ей напоминал Илья. Вернее, не он сам, а выражение его лица. Точно такое же выражение бывало у ее тети Виктории, известной писательницы, когда ту осеняла гениальная идея, и она погружалась в творческий процесс…

— Юноша очень мил и застенчив, — проговорила она вслух, — и играет он хорошо…

— Да, весьма мил. А еще он крестник Олега Павловича Торнавского.

— Ты не шутишь?! — Мирослава воззрилась на Мориса.

— Ничуть. Мне об этом вчера его отец сказал.

— Константин, конечно, знал, что Илья — крестник дяди… — задумчиво проговорила Мирослава.

— Естественно.

— И…

— Больше ни у кого не было причин расправляться с Торнавским.

— Мы можем не знать скрытых мотивов…

— Но нельзя отрицать того, что после ссоры с дядей Константин стал еще больше опасаться того, что крестник получит значительное наследство.

— Не знаю, не знаю, — не согласилась Мирослава. — Торнавский-старший молод, он собирался прожить долгую жизнь, за время которой мог сто раз переписать свое завещание.

— Вот потому-то его и хотели убить.

— Морис! Это слишком топорно!

— А вы ждете изящества от банального преступления на почве корысти? — усмехнулся Миндаугас.

— Ты бы стукнул своего дядю по голове кочергой из-за наследства?

— У моего дяди нет таких денег, — спокойно заметил Морис. — Зато есть дети.

— А если бы деньги были, а детей не было, стукнул бы? — не отставала Мирослава.

— Я — нет, но загадочная русская душа…

— Убью!

— Вот-вот, — усмехнулся Морис, на всякий случай подальше отодвигаясь от Мирославы.

Волгина посмотрела на него с интересом.

— Ты что, действительно считаешь, что в душе каждого русского живет кто-то типа Раскольникова?

— Нет, конечно. Я просто хотел вас поддразнить, — признался он.

— Нашел время.

Морис приложил правую руку к сердцу.

— Прошу прощения, мадемуазель.

— Не мадемуазель, а сударыня, — серьезно поправила Мирослава.

— Сударыня, — легко подчинился он.

— Извинение принято.

Мирослава подошла к окну и забралась на подоконник. Легкий ветерок тихонько перебирал пряди ее темно-русых волос. Она задумчиво посмотрела куда-то в противоположный угол и проговорила:

— Будь преступником Константин Торнавский, все было бы слишком просто.

— А вы не любите простых решений, — улыбнулся Миндаугас.

— Дело не в том, люблю я их или нет…

— Но иногда отгадка на самом деле лежит на поверхности, и именно поэтому ее не замечают.

— Так бывает, — согласилась Мирослава. — Но не слишком часто и уж точно не в этом случае.

— Что же мы будем делать?

— Думать.

— Понятно, заставлять работать серые клеточки.

— Что-то типа того… О! Смотри — такси!

Морис, и сам услышавший шум подъезжающего автомобиля, подошел к окну. Они увидели выбравшуюся из салона Лесневскую: как и предполагала Мирослава, Сашу отпустили. Из дома вышел Валевский, быстро и жарко заговорил с Лесневской.

— Что он ей говорит, интересно? — вслух задумался Морис.

Мирослава повернулась к нему. Он стоял так близко, что она ощутила тонкий аромат его волос, пахнущих солнцем и еще чем-то неуловимым, головокружительным. Мирослава испытала сильное желание обнять мужчину, уткнуться носом в его волосы и… Она взяла себя в руки. Заводить романы с коллегами было не в ее правилах. Но Морис Миндаугас об этом не знал. И он не возражал бы против ее объятий…

Казалось, что время загустело, как мед, сладкая капля которого, не спеша сорваться с ложки, растягивается… Мирослава облизнула губы и встретилась взглядом с Морисом — в его голубых глазах недолго было и утонуть, ибо дна они, кажется, не имели… А он смотрел в ее темно-зеленые глаза и думал, что нет ничего прекраснее этого глубокого цвета и что в таких глазах можно заблудиться, как в чаще леса. И сколько ни кричи «ау», только шепот ветра, треск кузнечика и эти вот глаза…

— Миндаугас, от тебя жарко, как от печки.

Он убрал ладони с подоконника и выпрямился в полный рост.

— Это не от меня, это от лета…

— Было бы неплохо пообщаться с Александрой, — сказала Мирослава, усилием воли возвращаясь к делу. — Но сначала, пожалуй, дадим ей прийти в себя.