От боевых стратегий полководца у Сунь-цзы до неисповедимых путей государя у Хань Фэя в политической мысли Древнего Китая обнаруживается одна и та же поразительная динамика: власть и могущество здесь связываются с искусством оставаться неизвестным и невидимым. Римляне прославляли достижения своих правителей, выставляя их на всеобщее обозрение: их возбуждали мускулистые статуи и скульптурные бюсты героев (сенаторов, писателей, философов), а также роскошные празднования политических и военных триумфов. В Древнем Китае не было ничего подобного. Наполеона, преодолевающего Альпы, изображают в триумфалистском и неоклассическом стиле, верхом на лошади, вставшей на дыбы, — а великие императоры Цинь тем временем тихо восседают на троне дракона в глубине своего дворца, закутавшись в желтые шелковые одежды, которые скрывают все, кроме лица: «Сын Неба не смотрит, но видит; не слушает, но слышит; не думает, но знает; не двигается, но достигает: подобно глыбе, он восседает один на своей подушке, а мир следует за ним, как будто бы они одно тело — точно так же четыре конечности следуют указаниям ума» («Сюнь-цзы», 12.7)[50]. Архитектура царского дворца была продумана таким образом, чтобы китайский правитель всегда оставался вне поля зрения: стены и ширмы надежно защищали его от любопытных глаз. Вдоль дорог, по которым проезжали императорские кортежи и государcтвенные процессии, высаживались густые деревья, а закрытые экипажи скрывали важных пассажиров из виду. Гробницы и мавзолеи навсегда прятали усопших от живых. Сегодня руководители правящей партии и правительства Китая блюдут уединение за стенами бывшего императорского парка, раскинувшегося вокруг озера Чжуннаньхай и прилегающего к Запретному городу. Как и в имперские времена, это огороженное пространство живет по своим законам. Прогуливаясь вдоль длинной коричневой стены, отделяющей его от остального мира, трудно не ощутить силу, исходящую от скрытого за ней святилища власти.

Как считают мыслители Древнего Китая, власть и могущество проистекают из умения поддерживать равновесие между нарочитой демонстрацией того, кто вы есть, чем вы обладаете и что вы можете сделать, и стратегическим утаиванием всего этого. Если правитель очевидно слаб, то он рискует быть свергнутым более способными претендентами на трон. Однако предъявление широких возможностей и безраздельной самоуверенности возбуждает зависть со стороны тех, кто ниже правителя, но стремится занять его пост. В итоге формируется представление о том, что властный авторитет можно поддерживать, оставаясь пассивным и бездеятельным, ориентируясь вовнутрь, а не вовне. Мудрому правителю не нужно смотреть в окно, чтобы познавать мир, но вместе с тем, чтобы отстоять и сохранить свою власть, ему не стоит вникать во все подряд — это туманит разум и размывает общую картину.

В древности цари носили головной убор с подвесками, закрывающими глаза, с желтыми шариками на нитях, закрывающими уши, — чтобы притупить зрение, притушить слух. Сын Неба был отделен экраном, чтобы оградить себя. Сфера его управления простиралась далеко, а то, что он подвергал исследованию, лежало близко; то, что он упорядочивал, было огромно, а то, за чем он следил, было мало. Когда глаза безудержно смотрят, рождается беспокойство; когда уши безудержно слушают, рождается смятение, когда уста безудержно говорят, рождается смута. Эти три «заставы» нельзя не охранять бдительно («Хуайнаньцзы», 9.1).

Таким образом, китайский правитель видит и слышит, не глядя и не слушая. Образ пассивно воспринимающего превращает властителя в почти мистическую, трансцендентную фигуру. Или же его можно рассматривать как могущественного руководителя, который дирижирует миром из своей тайной цитадели, — как зыбкий силуэт, чья истинная суть непроницаема. Правитель предстает тенью без тела, голосом без губ, личностью без индивидуальности. Просвещенный властитель правит, уступая и поддаваясь. Лучший управляющий ничего не предпринимает сам, умея делегировать полномочия таким образом, что сам начинает казаться ненужным; никто и не замечает, что именно он дергает за ниточки за кулисами. «Искусный правитель напускает на себя вид невежды и ведет себя так, словно ему чего-то не хватает. Он держится скромно и скрывает себя в бездействии. Он хранит в тайне свои намерения и прячет свои следы. Он показывает миру, что ничего не делает. Поэтому те, кто близок к нему, сочувствуют ему, а те, кто от него далек, любят его» («Шэнь-цзы», 1.5).

В каждом легисте скрывается даос. Абсолютный монарх, правящий при помощи чиновников, должен время от времени отходить в сторону и позволять министрам делать свою работу. Он выслушивает предложения, проверяет реализацию задуманного и заранее оговоренного, награждает или наказывает в зависимости от того, соответствуют ли результаты его ожиданиям. Несомненно, эта идея пассивной власти складывалась под влиянием перипетий китайской истории. В беспокойном мире Сражающихся царств узнаваемость зачастую превращалась в уязвимость. Мы снова на поле боя, где искусный генерал, не показываясь врагу, лежит в засаде в овраге вместо того, чтобы красоваться в блистающих доспехах на вершине холма.

Высказанное и неизреченное

И философия, и политическая мысль Китая пронизаны размышлениями о могуществе языка. Что стоит за именем и что означает само называние? Для одних китайских мыслителей слова были всем; другим, напротив, языковые формы выражения представлялись никчемными и бесполезными. Огромное значение использованию языка придавал Конфуций. По его мнению, то, как человек говорит и какие слова подбирает, имеет исключительную важность. Чтобы вести за собой и убеждать других, нужно правильно называть вещи. Эта теория известна как «исправление имен» (чжэн мин). Желая избежать непонимания или неверных ожиданий, человек, наделенный властью, должен называть каждую вещь ее собственным именем. Чтобы править (чжэн) государством, нужно выправить или исправить (чжэн) язык, которым пользуетесь[51]:

Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться. Если дела не могут осуществляться, то ритуал и музыка не процветают. Если ритуал и музыка не процветают, наказания не применяются надлежащим образом. Если наказания не применяются надлежащим образом, народ не знает, как себя вести. Поэтому благородный муж, давая имена, должен произносить их правильно, а то, что произносит, правильно осуществлять. В словах благородного мужа не должно быть ничего неправильного («Лунь юй», 13.3).

В конфуцианской перспективе правильная терминология и ясный язык необычайно важны. В этом плане действенными инструментами оказываются наименования и титулы, задающие четкие ролевые ожидания. Мы все бывали в ситуациях, когда неверное применение наименований или форм обращения выбивало нас из зоны социального комфорта. Как называть непосредственного начальника — по должности или по имени? Мама моего друга — миссис Смит или просто Энджи? Когда в чрезвычайной ситуации кто-то призывает на помощь доктора, имеется в виду отнюдь не доктор философии, пусть даже готовый оказать медицинскую помощь. А как насчет богатого ассортимента слов, посредством которых