Нет, подумал Андрей, он не простит. Я мог лишить его жизни, и он знает, что я могу попытаться ещё раз. Я б такое не простил. Никогда.

Андрей глубоко затянулся.

Зачем меня таким сделали? Таким… ненравящимся? Отец меня ненавидит, в кадетке тоже ненавидели или боялись, Клеопатра теперь тоже боится меня, Коля отвернулся, хоть он мне был как брат, был единственным, кто хоть как-то меня понимал. Только мама любит. Только мама. Больше никто.

Мы встретились меньше часа назад, а я уже люблю тебя так, как никого не любила.

Андрей зажмурился, пытаясь прогнать этот голос. В темноте тут же вспыхнули голубые глаза, а вокруг них появились светлые волосы (с которыми так ласково игрался ветер на крыше одного из домов Петербурга). Андрей открыл глаза, облокотился об стену школьного туалета, словно ему стало плохо, и глубоко-глубоко затянулся, надеясь, что серый дым скроет от него эти голубые огни.

С каждым днём мысли о Лизе всё чаще посещали голову. Андрей старался не обращать на них внимания, переключался на что-то другое, но в конце каждого дня наступал вечер, а в конце каждого вечера наступал отбой – Андрей ложился спать, и вот тогда приходилось тяжелее всего. Перед тем, как сон завладевал им, по телу плавали невидимые женские руки, пока в памяти всплывал момент, когда Лиза без понятных на то причин обняла его и не отпрянула, хотя он и не обнял её в ответ. Свернувшись под одеялом (подобно маленькому зверьку, который нашёл норку и переживает в ней холодную ночь), Андрей чувствовал, как что-то против его воли растекается по телу, оставляя за собой след нечто тёплого, бархатного, совсем незнакомого. Приятная боль… Ещё никто с ним такое не проделывал. Девочка, что собиралась покончить с собой в тот же вечер, в который хотел свести счёты с жизнью Андрей, смогла закрасться ему под рёбра – куда-то туда, где неустанно бьётся сердце, сердце юноши, что не переставало работать после самых жестоких драк, что качало кровь во время марш-броска на несколько километров, что пропускало удары лишь тогда, когда карие глаза встречались с голубыми.

Андрей не хотел себе в этом признаваться – он боялся Лизы. Его пугала её открытая нежность, эта откровенность, с которой она говорила. Сквозь призму замкнутости, своей эмоциональной скромности, он смотрел на неё и не понимал, как реагировать. Может, его молчание спугнёт её? Может, стоило обнять её в ответ? Может, стоило разбудить её, а не слинять как чёртов трус? Да, именно трус, Андрей вёл себя как трус. Он был без понятия, как действовать рядом с такой девушкой (с Клеопатрой всё было куда проще: она хотела жести – она получала жесть и ничего более), чувствовал себя инопланетянином среди землян, даже не подозревая, что отвечать на их слова и как реагировать на так жесты, как объятия. Он… Чёрт, он не хотел с ней связываться. Сейчас, выкуривая очередную сигарету в школьном туалете во время урока, смотря на одну из улиц Петербурга, по которой в разные стороны сновали прохожие, Андрей осознал, почему так не хочет возвращаться мыслями к Лизе: он испортит ей жизнь. Да, сделает несчастной – если так угодно. Все, с кем бы он ни знакомился, через какое-то время отворачивались от него, и причиной этому служил он сам – точнее, его ужасный характер. Может, какое-то время Лиза ещё будет питать иллюзии по поводу парня, повстречавшегося ей на крыше, но когда он выбьет ей челюсть, она проклянёт всё на свете за то, что не спрыгнула раньше. Нет, он ужасный человек, скупой на эмоции, не умеющий любить, не знающий, КАК любить, тупой, неуклюжий, потерявшийся сам в себе, НЕНАВИДЯЩИЙ сам себя и всё вокруг, а Лиза… эта милая девочка… она не должна связываться с таким. На жизненном пути ей повстречается более достойный мужчина, нежели Андрей.

Я только всё испорчу, подумал он. Пусть эта встреча будет единственной, больше мы с ней никогда не пересечёмся – так будет лучше и для неё, и для меня. А если мы когда-нибудь…

Дверь в туалет открылась.

Андрей мигом, за долю секунды выкинул сигарету в окно (давняя привычка курящих старшеклассников), разбудил в себе актёра и мастерски сделал вид, словно он с интересом разглядывает одну из аорт Петербурга, именуемую Фурштатской улицей. И только когда тишина показалась уж слишком затянутой, Андрей повернулся.

У входа в мужской школьный туалет стояла Клеопатра. Совсем как тогда – в тот день, когда кафель в столовой окрасился кровью Синицына, после чего он извинился перед поварихами. Стояла и смотрела на Андрея – грациозная, пропитанная эстетикой, как всегда прекрасная. Даже сейчас, вдоль насытившись её телом, досконально его изучив, Андрей, лишь взглянув на бёдра Клеопатры, сразу почувствовал, что вся кровь устремилась вниз. И, похоже, Клеопатра поняла это, потому что через секунду под её карими глазами расплылась улыбка.

Она вошла.

– Привет, – голос тихий, но Андрей не сомневался, что он станет громче, когда губы, облитые шоколадом, станут ближе. – Я долго думала над тем… что произошло в душе, и… решила тебе кое-что сказать.

Андрей вновь (как и в тот раз) вцепился одной рукой в подоконник, но сейчас главное отличие состояло в том, что он чувствовал страх. Да, он боялся Клеопатры, а точнее того, что она с собой приносила. Как бы убедительно ни заверял себя Андрей в отсутствии симпатии к Клеопатре, когда он видел её, за жалкие секунды в нём вспыхивала ТАКАЯ тяга к её телу, что весь организм начинал зудеть, и покрыть этот зуд мог лишь подаренный оргазм. Андрей ненавидел себя за эту слабость, сотни раз клялся себе, что больше не будет подаваться ей, но когда перед ним была Клеопатра (покорительница мужских сердец, бегущая по горам золотого песка), воображение тут же вырисовывало такие картины, что приходилось стискивать зубы. Андрей не любил её, нет. Он просто не мог противиться её красоте и, понимая это, боялся Клеопатры. Потому что был подвластен ей. А когда ты не можешь выбраться из зависимости, но понимаешь, что это крайне необходимо, жизнь превращается в одно сплошное чувство тревоги.

И словно услышав мысли Андрея, солнечные лучи, просачивающиеся сквозь окно, упали на лицо Клеопатры, сделав его ещё красивее, ещё желаннее, нежно поцеловав молочный шоколад.

– Мне тогда было больно – это правда. Не знаю, что на тебя нашло, ты меня действительно испугал, я даже боялась к тебе подходить.

Знала бы ты, как я боюсь тебя.

– Я не буду просить прощения за то, что ударила тебя, потому