– Нет, ты права. В последнее время я отдалилась от нее. От вас обеих. Но я могу измениться, Энни. Чего ты хочешь? Чтобы я отказалась от участия в конкурсе? Бросила работу? Я все сделаю, лишь бы вернуть тебя и Кристен.

Вот так новость! Мама собралась пожертвовать своей карьерой? Но Энни совсем этого не хочет. Да, она ворчала из-за конкурса, но только потому, что они стали мало времени проводить вместе. А теперь мама одна в целом Нью-Йорке. Чем она будет заполнять свою жизнь? Было бы бессердечно отнять у нее мечту сейчас, после стольких месяцев труда. Крисси тоже сказала бы так.

– Тебе не нужно ни бросать работу, ни даже отказываться от конкурса. Просто пусть это не будет смыслом всей твоей жизни. Я… Мы хотим, чтобы ты была счастлива. – Энни старается говорить во множественном числе, от своего лица и от лица сестры, потому что мама скорее изменится ради Кристен. – Это несложно. Послушай цитаты: Крисси просит тебя оглянуться назад, сделать выводы из прошлых ошибок и двигаться дальше. Пожалуйста, вернись к жизни! Смотри с нами кино, не заглядывая одним глазом в ноутбук. Если дала обещание, держи его, пусть даже это чревато срывом сделки. Ходи с нами гулять и действительно слушай нас, когда мы с тобой разговариваем. Отключай телефон во время еды. В машине разговаривай с нами, а не с какими-то китайскими брокерами. Нам тебя не хватает. И еще знаешь что, мам? Смейся иногда, ладно?

– Да, – говорит мама таким голосом, будто вот-вот заплачет. – Я постараюсь.

– Ты можешь, я знаю. Только вот хочешь ли? – Не дожидаясь ответа, Энни продолжает: – Я буду искать Крисси. А ты должна снова найти себя. Пока этого не произойдет, я не разблокирую твои вызовы.

Энни убирает телефон. На сердце тяжело. Может, она поступила жестоко, порвав связь с матерью? Как она узнает, изменилась ли мама, если они не будут разговаривать? Но, пожалуй, остается только поверить тете Кейт, отцу и доктору Киттлу, которые твердят, что этот разрыв, при всей болезненности, пойдет им обеим на пользу.

Олив тоже как будто помрачнела, хотя и с самого начала веселой не была. Домой она плетется молча. Пока Энни раскладывает покупки, тоже не произносит ни слова. Сидит за кухонной столешницей, скрестив ручонки и не обращая ни малейшего внимания на бумагу и ароматизированные маркеры, которые няня перед ней положила. Хмуро наблюдает за тем, как та моет куриную тушку и кладет ее на противень.

– Хочешь еще молока? – спрашивает Энни, ополаскивая руки.

Олив как будто не слышит. Чистя луковицу, Энни читает в кулинарной книге, что делать дальше. Готовить она начала еще в детстве, в квартире отца, когда им с Кристен до тошноты надоели замороженные макароны с сыром. Потом стала помогать маме, работающей допоздна. Но до сих пор ее репертуар ограничивался пастой и сэндвичами на гриле, а сегодня она впервые взялась за сложное итальянское блюдо – курицу по-охотничьи.

Игра стоит свеч. Вчера, когда Олив уснула, Энни с Томом разговорились. Он сказал, что в нем половина итальянской крови (того, кто видел его темные волосы и великолепные карие глаза, это не удивит). Наверное, ему будет приятно полакомиться ужином в традициях родной кухни. И, может быть, одно американское блюдо (называется Энни Блэр) тоже придется ему по вкусу.

Олив наконец-то подает голос, когда ее няня принимается измельчать чеснок:

– Ты меня обманула.

– Что? – Энни отрывает взгляд от разделочной доски. – Нет, Олив, я тебя не обманывала.

– Ты большая жирная лгунья! – кричит девочка.

Слово «жирная» поражает Энни особенно неприятно. Она с беспокойством смотрит на дверь. Еще рановато, но Том может вернуться с работы в любую минуту. Энни рассчитывала встретить его ароматом запеченной курочки и идиллической картиной: спокойная девочка сидит в обнимку с няней на диване и слушает, как та читает ей новую книжку. Не тут-то было: Олив на грани очередной истерики.

Сбросив порубленный чеснок в сковородку, Энни ставит рядом со своей подопечной стул, садится и кладет руку ей на спину. Та отстраняется:

– Уходи! Ненавижу врунов!

– Понятно. Я тоже. Но ты объясни мне, подружка, почему ты считаешь, что я тебя обманула.

Олив горбится, не расцепляя скрещенных на груди рук:

– Ты сказала, твоя сестра умерла. Но я слышала, как по телефону ты сказала, что она жива.

У Энни обрывается сердце. Черт! Надо же было так неосторожно себя повести! Как и следовало ожидать, девочка внимательно слушала весь ее разговор с матерью. Теперь придется выкручиваться! Энни поворачивается на своем стуле и берет Олив за руки:

– Дорогая, все не так просто. У моей сестры был секрет. Иногда она делала глупости. Поэтому я думаю, что она, возможно, только притворилась мертвой.

Девочка отдергивает руки:

– Моя мама тоже притворилась!

С этими словами она соскальзывает со стула и выбегает из кухни. О господи! Энни ведь предупреждали: Олив не может принять смерть матери, отсюда и проблемы. Если у ребенка появится ложная надежда, Том будет вне себя. С такой девочкой нужно быть и честной, и чуткой, и здравой одновременно – но как это все совместить?

Олив лежит на диване в гостиной, спрятав голову под подушку. Энни подходит, садится на корточки:

– Посмотри на меня, пожалуйста.

Олив не реагирует. Энни хочет погладить ее по спине, но вместо этого просто облокачивается на диван и, приблизив лицо к уху девочки, мягко говорит:

– Понимаешь, когда моя сестра умерла, я ее не видела. И не попрощалась с ней как следует. Поэтому мне трудно поверить в то, что ее на самом деле больше нет.

Олив убирает подушку и садится, но глаза по-прежнему прячет. «Уже неплохо», – думает Энни.

– Я тоже не видела маму. Когда я проснулась, она была уже на небесах.

Верно. Накануне Том рассказал Энни об аварии: «Водитель был пьяный. Гвен, жена, умерла сразу. Олив сломала бедро, ее в срочном порядке прооперировали. От обезболивающих препаратов у нее сознание затуманилось. Оклемалась она через неделю, уже после похорон. Я думал, так будет даже лучше, – признался Том, глядя куда-то вдаль, – но теперь понимаю, что не лучше. У Олив не осталось воспоминаний о дне аварии. Получилось, будто она лишилась сознания вполне счастливым ребенком, а очнулась сиротой».

– Олив, я понимаю, что такое потерять маму. Ты знаешь? Меня ведь удочерили. – Теперь Энни колеблется. Стоит ли продолжать? Куда это приведет? – Мария, та мама, в чьем животике я была, даже не знакома со мной.

– А вот и неправда! Я слышала, как ты разговаривала с ней по телефону!

– Это другая мама, неродная. А родную я никогда не знала.

Личико Олив разглаживается. Теперь она говорит мягко, с сочувствием:

– Значит, у тебя было две мамы. Одна осталась. Поэтому ты не должна грустить.

– Ты права, у меня есть мама, которая любит меня и заботится обо мне, как настоящая.