Каждое слово Стивена эхом отдается в моей голове. Мне кажется, я слышу тревожный сигнал: конкурс – это не то, что действительно имеет значение. Пусть эксклюзивный листинг получает Эмили. Я уже готова отступить, но тут вмешивается Эллисон:

– Договорились. Мы с Эрикой продадим все объекты за тридцать дней.

Мне вспоминаются последние слова Кристен: «Давай! Пробейся в клуб сильнейших! Следующей осенью агентство Блэр будет уже вовсю работать!»

Вешаю трубку, вопреки здравому смыслу надеясь, что девочки скоро вернутся домой и увидят, как я получу награду. Когда истечет срок действия договора, запрещающего мне составлять конкуренцию нынешнему работодателю, я открою свою фирму. Мы давно об этом мечтали. Дочки будут мной гордиться, ведь правда?

Ксередине недели у Энни и Олив складывается более или менее устойчивый распорядок дня. В шесть утра Энни встает, идет на кухню и включает навороченную кофеварку. Накрывает стол для завтрака: свежие круассаны, джем, сыр, йогурт, сок. Потом принимает душ, сушит голову и наносит на губы блеск. Когда в ванной Тома перестает бежать вода, Энни идет в комнату Олив и, убирая прядки волос с ее симпатичного личика, мягко говорит:

– Просыпайся, соня!

У Энни каждый раз екает сердце, когда надежда в только что раскрывшихся глазах девочки сменяется разочарованием: у ее постели сидит няня, а не мама.

Сегодня среда. Как обычно, Энни достает из комода одежду для Олив. Из коридора слышится посвистывание Тома. Энни улыбается, пытаясь представить себе, как это – иметь семью.

Утро дождливое и прохладное. Поэтому она выбирает для своей подопечной черно-белые полосатые легинсы и красное платьице с длинным рукавом.

И то и другое она кладет на застеленную постель и отходит в сторонку. Олив, как всегда, не обращает на выбранную няней одежду никакого внимания. Направляется к комоду и наугад хватает красно-зеленые колготки (явно купленные для праздника), розовую юбку в оранжевый горошек и тонюсенькую зеленую футболку. Энни морщится:

– Олив, солнышко, на улице холодно. Точно не хочешь надеть что-нибудь с длинным рукавчиком?

Девочка, стиснув зубы, напяливает футболку. Энни садится перед ней на корточки:

– Иди сюда, глупышка. Ты надела маечку наизнанку и задом наперед. Теперь тебе и ходить придется задом наперед, а это очень неудобно.

Сама она смеется, а Олив строит презрительную гримасу. Том, стоящий за открытой дверью, усмехается. Энни приятно: хоть кто-то ценит ее юмор. Олив торопится стереть довольную улыбку с лица няни.

– Ты не смешно шутишь, – заявляет она и удаляется из комнаты, отказавшись от помощи.

В Париже столько школ! Как жаль, что для Олив выбрали именно ту, где не нужно носить форму!

Следом за Олив Энни входит в кухню. Том вспенивает молоко для кофе. Услыхав шаги дочки, он, сияя, оборачивается:

– Доброе утро, мой любимый клопик!

Выглядит он потрясающе. Одет как всегда: джинсы, рубашка и блейзер. Только на носке одного из замшевых ботинок розовеет крошечное пятнышко – Олив капнула, когда ела мороженое. Поставив металлический стакан с молоком на столешницу, Том наклоняется и берет дочку на руки:

– Что ты видела в стране снов?

Девочка обнимает его за шею:

– Ты уходишь на работу?

– Да, дорогая. А ты – в школу. В двенадцать Энни тебя заберет и, может быть, сводит в парк.

Олив выпячивает нижнюю губку:

– Не хочу в парк.

– Да ладно тебе! А в ресторан? Сегодня я вернусь с работы пораньше.

– Пойдем в «Жорж»? – спрашивает Олив, широко раскрыв глаза.

– Если хочешь.

– Ура!

Энни смотрит и любуется. Ее папа тоже добрый, но таким веселым и ласковым он никогда не был. Для своих собственных детей она хотела бы отца, похожего на Тома.

– Доброе утро, Энни, – говорит он ей.

– Доброе утро, – отвечает она, убирая волосы со лба.

– Сделать вам капучино? – спрашивает Том, опуская Олив.

– Да, пожалуйста.

– Вы сегодня прекрасно выглядите.

Энни осматривает свой обыкновенный утренний наряд (спортивные штаны с пуловером) и, насколько это возможно, втягивает живот. После чесночной катастрофы в понедельник Том стал особенно внимательным. Так и сыплет странными комплиментами. Может, он немного запал на свою новую няню, как и она на него? Здравый смысл подсказывает ей, что профессор просто пытается быть с ней любезным и не нужно ничего себе придумывать. Но она никогда не была рационалисткой.

Энни протягивает Тому свою кружку, и их пальцы соприкасаются. Энни быстро отводит глаза, ее щеки вспыхивают. Пробормотав «спасибо», она кивком указывает на свою подопечную, которая уже уселась за стол и слизывает варенье с круассана.

– Сегодня она сама себе дизайнер, – шепотом поясняет Энни.

Том смотрит на дочь и, фыркнув, едва не захлебывается кофе:

– Боже правый!

Энни смеется:

– Переодеть ее?

– Да ладно, пускай идет так. Надоело бодаться с ней из-за всего подряд. – Он чокается с Энни кофейной чашкой. – За ваши старания! Я рад, что вы приехали, Энни. Нам очень не хватало именно вас.

Энни улыбается. Ей кажется, будто сердце разбухло от радости. За все девятнадцать лет ее жизни ни один мужчина, который имел бы столь же презентабельный вид, не разговаривал с ней так дружелюбно.

Энни подводит Олив к увитому плющом краснокирпичному зданию американской подготовительной школы.

– Увидимся через пару часов. Будь умницей.

Она поправляет заколку на голове девочки и пытается ее обнять, но та, по обыкновению, увертывается и взбегает по ступенькам, показывая, как ей не терпится избавиться от няни.

Энни шагает по Рю дю Бак. Может, сегодня ей улыбнется удача? Она запланировала обойти Первый округ, район Лувра и Тюильри. Идя вдоль реки, она высматривает миниатюрных блондинок. Хотя ее сестра, наверное, уже не миниатюрная. Кристен должна быть на девятом месяце беременности и расхаживать с животом, выпирающим из-под пальто, как арбуз. При этой мысли Энни улыбается, но в тот же момент ее как будто кто-то хватает за горло. Она могла стать… она станет тетей.

Сунув руки в карманы, Энни идет дальше. Вот и Тюильри – великолепный регулярный парк семнадцатого века. Выискивая взглядом сестру, Энни проходит мимо роскошного зеленого газона, на котором, словно шахматные фигуры на гигантской доске, расставлены статуи. Потом сворачивает на гравийную тропинку между двух ровных, как стены, рядов кустарника. «Эдвард Руки-Ножницы[8] поработал», – сказала бы Кристен.