Таня не спала. Она сидела, уставившись на свой букет, и вид у нее был такой мечтательный и счастливый, что друзьям даже было как-то неловко выводить ее из этого состояния. Бабушка хлопотала на кухне, снуя от плиты к столу, где сидела ее замечательная дочь. Но Таня даже не замечала сервированного перед ней завтрака.

— Садитесь, — кивнула бабушка, увидев мальчишек. — Как раз яишенка поспела.

Яичница у бабушки была мировая. Яйца буквально плавали в растопленном сливочном масле, которое после обжарки приобретало какой-то ореховый привкус и которое было так здорово собирать на мягкую булочку.

— Таня, ешь! Что ты сидишь?

Тетка очнулась, взглянула на яичницу, которую бабушка уже положила ей в тарелку, и покачала головой:

— Нет, не буду.

— Вот это да! Ты не заболела?

— Яичницу я не буду.

— Почему это? Всегда же любила.

— И люблю. Но сегодня среда.

— И чего?

— Среда — день постный. Всякая животная пища запрещена. А яйца — это определенно животная пища. И сливочное масло тоже.

Бабушка да и Вован с Костиком так и замерли с открытыми ртами. А потом бабушка произнесла:

— Вот те на! Ты никак у нас в постницы заделалась? Это Андрей тебя надоумил!

— Он меня не просил ни о чем, — сказала Таня. — Но раз он постится, то и я буду.

— Так ты теперь по средам одной травой питаться будешь? — уточнила бабушка.

— И по пятницам, и по средам.

— Да почему же?

— В среду Спасителя предали, в пятницу Его распяли.

— Нет, я спрашиваю, почему ты именно сейчас решила христианкой заделаться?

— Это из-за ее кавалера, — подсказал Костик. — Таня ему понравиться хочет. Вот и подделывается под его вкусы.

Таня вспыхнула.

— Вовсе нет!

— А вот и да! Ты с ним всю ночь гуляла и влюбилась.

Таня показала Костику кулак. А тот, вспомнив, что ссориться с теткой ему никак нельзя, умолк и уткнулся в свою тарелку. Благо его поститься никто не заставлял. Наоборот, бабушка всегда считала, что есть нужно максимально вкусно. А постно и вкусно в ее понимании как-то не сочеталось.

— В общем, если хочешь травы, то у меня зеленый салат есть. — Бабушка, вздохнув, приняла соломоново решение. — Салат-то будешь?

— Буду.

И тетя Таня принялась хрустеть салатными листьями. Вид у нее был упрямый. Хотя чем дальше продвигалось у нее дело с салатом, тем меньше было упрямства и больше печали.

— Может, хоть маслицем заправить? — сжалилась над ней бабушка. — Растительное, тебе можно.

Подсолнечное масло Таня одобрила. И с солью да с ржаным хлебом стрескала за милую душу целую миску салата. Но вид у нее продолжал оставаться голодный, глаза так и шарили по сторонам. Желудок, не приученный к постной пище, требовал чего-то более калорийного.

— Может, кашки?

— На молоке сварила?

— На сливочках.

— Еще хлеще! Нет, не буду.

— Тогда просто кипятком тебе овсянку запарить?

Сидя над пустой овсянкой, пока остальные наворачивали густую и душистую сливочную кашу, Таня как-то совсем закручинилась. Похоже, она прикидывала, не слишком ли высока цена, которую ей придется платить за ее роман со священником.

— Насчет монастыря я для вас все разузнала, — произнесла она внезапно.

Костик с Вованом мигом побросали вилки, ложки и в четыре глаза уставились на Таню.

— Наш новый монастырь изначально планировали поставить на старом месте, где уже раньше был монастырь. Но потом оказалось, что старое место уже занято, согнать с него владельца не получалось, и монастырь было решено возводить чуть в стороне, но так, чтобы впоследствии, когда удастся договориться со строптивым владельцем, перенести хотя бы некоторые здания на их исторические места.

— Сохранился план монастыря?

— Представь себе, весь архив уцелел.

— Но ведь был же пожар. Нам рассказывали, что старый монастырь сгорел чуть ли не дотла.

— Сгорел, — кивнула Таня. — Дотла сгорел. Но дело в том, что это было в некоторой степени ожидаемое событие.

— Как это?

— Понимаете, братия, которая населяла Троицкую обитель на Зайце, были людьми не самыми благона-дежными. В миру все они были горькими пьяницами, потом раскаялись, приняли постриг, но…

— Но старые привычки никуда не делись.

— Они с ними боролись, — заступилась за неизвестных ей монахов Таня. — Но иногда старое одерживало верх над новым. То и дело то одного монаха, то другого находили пьяным. Конечно, протрезвев, они искренне каялись, горько плакали над собственным падением, их наказывали, потом прощали, и иногда все этим и ограничивалось. Когда происходили отдельные эпизоды, легко было купировать проблему. Но дело в том, что и сам настоятель тоже был в прошлом подвержен этому пороку. И случалось, что и он сам напивался, а то и вовсе уходил в загул. И тогда уже вся братия, подражая наставнику, пускалась в пьяное веселье.

— А где спиртное-то брали?

— Было бы желание, а торговцы горячительным всегда найдутся.

— А деньги откуда находились? Торговцы даром ничего не дадут.

— Ну, деньги в монастыре имелись. Обитель была не из процветающих, но кое-какой доход с земли, бывшей в собственности монастыря, и с работавших в нем мастерских все же имелся. И поэтому можно было пьянствовать в свое удовольствие.

— А куда смотрело церковное начальство?

— Во-первых, добраться сюда было возможно только зимой или летом. Весной и осенью дороги превращались в сплошное месиво. А плыть по Зайцу можно было лишь на маленьких лодках, слишком мелкая речушка. Ревизоры сюда особо часто не заглядывали. К тому же все знали, что здесь делается, и поэтому лишний раз не совались. Меньше будешь знать, крепче будешь спать. Все знали, что в монастырь сосланы все пьяницы из более приличных обителей. Но куда-то же надо было их девать. Вот власти и закрывали глаза, предпочитая вовсе не замечать этот плохонький монастырь. Живут себе там монахи, и ладно. Но так как об их пристрастии всем было известно, и все понимали, что добром это может в один прекрасный день и не кончиться, то сам архив, монастырская библиотека и вообще все ценное, что имелось когда-то в монастыре, потихоньку перекочевало в город и находилось в ведении епархии.

— Другими словами, в монастыре оставались лишь стены и населявшие их пьяницы.

— Еще здесь работали мастерские. Многие монахи были умелыми мастерами. В моменты, когда им удавалось одолеть зеленого змия, они очень даже старались. Особенно выделялась иконописная мастерская. Одному молодому мастеру даже прочили славу Андрея Рублева. Он был еще очень молод и мог бы многого достичь, если бы не тяга к спиртному. Впрочем, следом за очередным падением у мастера следовал душевный подъем, он писал чудесные иконы, которые расходились по многим обителям. Но с головой у этого художника было не все ладно, потому что поговаривают, будто бы именно он и подпалил обитель.