Еще через пять лет Мишкино десятилетие приблизилось к завершению.

Последние годы не изменили Маринку внешне. Она ни на грамм не поправилась, оставшись законсервированной девочкой – плоскогрудой, узкобедрой, без единого соблазнительного изгиба, притягивающего мужскую руку. Ее волосы по-прежнему не подчинялись парикмахерским приемам, они не просто вились, не просто пушились, а жили своей жизнью, добавляя Маринкиному образу капельку безумия, нечто от Медузы горгоны.

Маринка так и не научилась обманывать окружающих при помощи косметики. Она часто засматривалась на умело накрашенных женщин, говоря себе, что пора бы перенять это искусство, но все равно ничего не делала. Отсутствие макияжа даже молодило Маришку, тем более что кожа на ее лице была здоровой, морщинки вокруг глаз появлялись только в редкие минуты ее улыбок, секунды ее смеха, ведь чувство юмора у Маришки почему-то так и не развилось.

Чаще всего она выглядела замкнутой или удивленной, будто человек, проспавший десять лет и вдруг очнувшийся.

Лиза была последней проблемой Маришки, связанной с ее мужчинами. Выжив дочку мэра из своей песочницы, Маришка успокоилась окончательно. Пусть Андрей еще хандрил, был подавлен, мрачен, но он остался с ней.

Последовавшие за этим четыре года сделали ее спокойнее, это было время умиротворения, успокоения, почти все тревоги остались в прошлом: больше никто из ее мужчин не выкидывал сюрпризов, три лассо прочно держались на трех шеях.

Они с мужем жили отдельно от Ложкина-старшего, в собственной маленькой квартирке, пусть в старом доме, пусть на первом этаже, пусть даже так! Но насколько же проще стало все – от утреннего чая и до вечерней бутылочки пива – для них обоих. Мишка не скрывал, что счастлив, а Маринка наконец получила покой. Она была счастлива или почти счастлива, учитывая то самое обстоятельство: бездетность.

К тридцати годам детская тема стала для Маришки самой важной из всех имеющихся.

Она не могла пройти мимо чужого младенца, не рассмотрев его самым внимательным образом, словно маленькая девочка, выбирающая в магазине куклу. В лицах малышей она искала те черты, которые, как ей казалось, могли бы быть чертами ее собственного отпрыска. Она представляла себе цвет его глаз, мягкость волос, форму носика, она мечтала, во что бы нарядила своего пупса, чему бы учила, когда пришло бы время учить. Ей хотелось покупать игрушки, конфеты, школьные тетрадки, пластилин – все равно что, лишь бы купленный предмет был детским.

Мечты отступали, она снова оказывалась в реальности – бесплодная и от этого страшно одинокая при всех своих мужчинах. Все чаще Маришку накрывали приступы раздражения, направленные против расплывшихся самодовольных мамаш, встречаемых ею на улицах. Особенно если мать вела двоих детей или была беременна вторым ребенком. Маришка называла вторых детей «капиталистами», намекая, что рожают их только ради пресловутого материнского капитала. Сама Маришка хотела детей ради детей, в меркантильности ее не могли бы упрекнуть даже самые злые языки.

«Как я всех ненавижу!» – думала она, наблюдая за семейными парами: папа с мамой ведут за руки детей, разговаривают, смеются, выбирают вещи или продукты в магазинах. Живут. А ей казалось, что она и не жила сейчас, а только ждала, когда начнет жить, когда в ней поселится новый человечек, когда она возьмет его на руки, приложит к груди. Это было мучительно до крайней степени, и ничто не могло заглушить чувство внутренней пустоты.

Она спрашивала пустоту: почему? И даже: за что? Последний вопрос цеплял в ее душе заусеницу. Не склонная к метафизике, не страдающая чувством вины, Маришка вдруг с ужасающей ясностью вспоминала тех, кто не пережил встречи с ней.

Эти лица – Подруги, Машеньки, свекрови – не забывались ею и прежде, но Маришка не сомневалась – они сами во всем виноваты. Более того, Маришка всегда знала: они были наказаны судьбой, провидением, некими высшими силами, стоящими на страже Маришкиной правды жизни, и наказаны совершенно справедливо.

Оксанка покончила с собой, вместо того чтобы доказать свою невинность, свекровь убила болезнь, возникшую из-за ее же ненависти к невестке. О недавней гибели Лизы Маришка не знала, а если бы и узнала, то своей вины ни за что бы не почувствовала.

Что же касается Машеньки… да, Маришка помнила, как столкнула в воду сладкую девушку, но импульсивно, не желая ей смерти! Она не мешала пьяной дурочке выплыть, более того, помогала найти ее тело, организовать похороны. Обдумывая события прошлых лет, Маришка лишь ханжески усмехалась: такова судьба всех, кто посягает на ее мир.

Зато теперь, в свете возникших проблем с зачатием, приходящие на память лица женщин казались освещенными недобрыми красными бликами. Маришка снова возвращалась к мысли, что она – причина всех несчастий, и доброта судьбы оказалась ловушкой. Теперь Маришка проклята, наказана, поэтому и нет действенного лечения ее бесплодию, ребенка не будет!

Когда эти мысли накрывали ее, она плакала, а устав от слез, прогоняла дурные думы из головы. Она была слишком прагматична, чтобы верить в такие вещи долго и всерьез.

И никакие тревоги не могли убить в Маришке надежду на материнство. Она продолжала упорно ходить по врачам, и каждый раз оказывалось, что беременности препятствуют все новые заболевания. Каждое из них, по сути, было скорее недомоганием, а иногда и просто медицинским разводом, приносящим лекарям некоторые материальные гешефты. Согласно логике дельцов от медицины, женщине нужно лечение, хотя бы для самоуспокоения, а это всегда стоит денег. Что плохого, если тоненький финансовый ручеек потечет в сторону докторов?

И вдруг одна молодая врач, проводившая сотое ультразвуковое исследование бесплодной Маринкиной матки, заметила на пульсирующем мониторе аппарата УЗИ некую анатомическую ошибку. Она долго изучала ее, с силой надавливая липким круглым щупом на живот пациентки, потом созвала консилиум, а через некоторое время Маринке объявили, что в строение ее репродуктивных органов закралась глупая ошибка. Исправляется она путем маленькой операции, малюсенькой такой операцийки, после которой беременность несомненно наступит. И очень странно, удивлялась внимательная узистка, что никто раньше не видел в Маришкином животе этой глупой природной ошибки. Уже давно бы мальца в школу отвели…

Другая женщина полетела бы домой на крыльях любви, принесла бы мужу в клювике известие о грядущем счастье, но Маринка, вернувшись домой, о своем визите к врачам промолчала. Более того, она скрыла от Мишки и факт самой операции. Ушла утром, будто бы на работу, а вернулась вечером, благо ее операция заняла немного времени, а к вечеру выветрились и последствия наркоза.

Зачем нужна была эта повышенная секретность, Маришка не смогла бы объяснить даже самой себе. Так ей подсказала интуиция, и не ошиблась снова. Уже после операции, полностью восстановившись и избавившись от всех дурных мыслей разом, Маришка поняла причины собственной скрытности. Она не знала, от кого из ее мужчин хочет ребенка.