человек начинает воспринимать происходящее с ним так, будто речь идёт о ком-то постороннем. Работа терапевта в таком случае заключается в поиске истинных событий, скрытых за метафизическими и нередко полными символизма рассказами, воспоминаниями и снами.

В Швеции самым видным приверженцем теории объектных отношений считалась Маргит Норель. В 1960‐х она создала собственную ветвь психоанализа, назвав его холистическим, но позже забросила и это направление. Когда в Сэтерской клинике оказался Стуре Бергваль, эта семидесятивосьмилетняя женщина, прекрасно разбиравшаяся в теории объектных отношений, являлась своего рода научным руководителем здешних психологов и терапевтов. По словам Стуре, персонал буквально преклонялся перед ней — да и сам он в своих записях порой называл её «великая».

О главенствовавших идеях и терапевтических методах, которых придерживались в Сэтерской клинике, Стуре перечитал всё, что только можно было найти в больничной библиотеке:

«Я почти сразу взялся за Алис Миллер, писавшую об отношениях ребёнка с родителями. Она утверждала: дитя настолько зависит от них, что не в состоянии смириться с проявленным с их стороны насилием и неосознанно вытесняет подобные эпизоды из памяти. Такие воспоминания прятались настолько глубоко, что добраться до них было практически невозможно. Вскоре я понял, что предположения Алис Миллер взяты за основу и в Сэтерской клинике и что причины поведения взрослого человека следует искать в его детстве. При этом тяжёлые переживания вытеснялись из сознания. Когда начались наши беседы с Челем Перссоном, я уже прекрасно понимал, чего он ожидает, и мог сформулировать собственные мысли таким образом, чтобы на них обратили внимание. Я подстраивался под них с единственной целью: мне нужно было общение».

Благодаря возникшему доверию Стуре получил возможность обсуждать с Челем всё на свете, в том числе и популярный в то время бестселлер Брета Истона Эллиса:

«Мне было необычайно важно обсудить эту книгу с Челем, сравнить фантазии Патрика Бэйтмена с моими собственными. Книга “Американский психопат”, теории Алис Миллер о вытесненных детских воспоминаниях, методы, которые использовались в клинике, — всё это подготовило почву для появления “серийного убийцы”. Нужно помнить, что в этой больнице проходили лечение не обычные люди, а лишь те, кто проявлял насилие. Я находился в этой атмосфере, общался с этими людьми и стал частью этого общества. В конце концов мне захотелось принадлежать этому миру, ведь другого я просто не знал».

Зависимость и терапия

Благодаря Челю Перссону травмирующие воспоминания из детства Стуре начали «пробуждаться». Они были настолько болезненны, что мозг их «фрагментаризировал» и прятал. Постепенно в памяти Стуре всплывали обрывки событий, складывающиеся в целые истории, и в итоге проявилась картина ужасного детства, полного насилия, сексуальных домогательств и смерти.

Усилия, которые Стуре прикладывал к работе с памятью во время терапии, оценивались положительно, и неожиданно он увидел одобрение, которого никогда прежде не знал.

Одной из «наград» стало постепенное увлечение количества терапевтических сеансов. Записи Перссона приобретают всё более позитивную окраску. Вот запись от 2 октября:

«Продолжаем беседы с пациентом раз в неделю. Иногда он более открыт, иногда — напротив. Когда он закрывается, то притворяется радостным, и нам становится очевидно, что в такие моменты он устаёт от себя самого».

К осени Стуре уже были позволены трёхчасовые беседы, и то, как он пользовался своими привилегиями, не вызывало нареканий персонала.

Перссон отмечает, что лечение пациента «протекает без особых проблем» и что он «всегда вежлив и сговорчив». Как пишет Перссон 4 ноября, по желанию Стуре беседы теперь проходят дважды в неделю и «центральной темой выступает его ощущение одиночества. Он не осмеливается показывать себя и по-прежнему не может найти смысла существования».

Медицинские журналы и предыдущие приговоры свидетельствуют о жизни, в которой злоупотребление алкоголем, наркотиками и медикаментами доставляли Стуре всё больше и больше проблем. Однако эта сторона вопроса ни разу не была зафиксирована в записях.

Более того, доза психотропных препаратов снова увеличивается, а хорошо задокументированная длительная зависимость от них игнорируется. У стороннего читателя этих журналов подобное вызывает удивление — равно как и тот факт, что Стуре куда охотнее говорит о себе как о сексуальном маньяке, серийном убийце и каннибале, нежели как о хроническом алкоголике и наркомане со стажем.

В первые месяцы пребывания в Сэтерской клинике Стуре замечает, что как среди персонала, так и среди пациентов есть приятные люди, а есть такие, которых он переносит с трудом. При этом в обеих категориях находятся и те, кто может оказаться полезен. Одним из тех, к кому Стуре испытывает симпатию и кто, с его точки зрения, может пригодиться, становится двадцатидвухлетний Йимми Фагерстиг — неглупый парень, но при этом неоднократно судимый жестокий преступник, с ног до головы покрытый татуировками.

«Помню день, когда Стуре попал в отделение. Мне сразу подумалось: он тут чужой. Сообразительный малый с кучей разных идей и теорий. Правда, напрягало это его вечное состояние отчаяния и чёртово желание умереть. Он попросил меня убить его какой-нибудь деревяшкой. Лёг на пол и сказал: “Убей меня, Йимми!”»

Со временем Йимми зауважал Стуре — и не потому, что Бергваль без труда обыгрывал всех в «Эрудит», а потому, что рассказывал о приговоре за жестокое ограбление. Они были одного поля ягоды. Правда, Стуре был старше и опытнеее.

«Да уж, какую выдержку надо иметь — вырядиться Сантой и пойти грабить банк! И ведь почти получилось», — рассказывает Йимми на нашей встрече.

Их объединил и интерес к наркотикам. Йимми поражала способность Стуре выклянчивать новые дозы лекарства.

«Он кидался на пол и кричал. Персонал приходил не просто с дозой — они приносили всю коробку! “Стуре, тебе сколько?” Он был очень умён! Разыгрывал эти свои панические атаки и получал столько “Гальциона” и “Ксанора”, сколько хотел».

Очень скоро врачи догадались, что Стуре принимает не только таблетки, которые ему выдают в отделении: у него был доступ и к нелегальным наркотикам. И главным «поставщиком» был Йимми Фагерстиг:

«У нас было столько наркоты, что мы её продавали, — рассказывает Фагерстиг. — Если в Хедемуре кончался амфетамин, то все звонили мне. “Конечно, приходите в девять”, — отвечал я».

«Рыбачить на банку» означало следующее: через вентиляционное окно пациенты на верёвке спускали банку с наркотиками. Поднимали её уже с деньгами.

Осенью и зимой 1991 года состояние Стуре настолько стабильно, что ему позволяют в одиночку посещать воскресные службы в Сэтерской церкви и совершать пробежки вдоль озера Юстерн.

Но 18 декабря Стуре преподносит сотрудникам клиники неприятный сюрприз: они вместе с приятелем (тоже пациентом клиники) не возвращаются. Это событие зафиксировали и в журнале:

«Мы ждали до