сил старалась не показать этого. Было нетрудно догадаться, чем могло быть то самое «очень-очень страшное», когда эти слова звучали из уст пациента психиатрического отделения, совершившего дерзкое ограбление, осуждённого за сексуальные домогательства к детям и нанесение побоев. Терес удалось сменить тему, но в отделении она составила рапорт, где упомянула разговор со Стуре.

Врачами Бергваля были Йоран Франссон и Чель Перссон. Перссон проводил сеансы терапии, а Франссон отвечал за весь процесс лечения. Когда на следующий день Франссон пришёл в отделение и прочёл рапорт Терес, то тут же назначил Стуре встречу в музыкальном зале клиники. Когда пациент вошёл, Франссон тут же закрыл за ним дверь.

— Стуре, я очень обеспокоен тем, что узнал утром в нашем отделении. Речь идёт о вопросе, который вы вчера на пляже задали Терес, — пояснил он. — Это ваше «убю…»

Стуре опустил глаза.

— Вам позволено выходить в город, поскольку мы посчитали ваше состояние стабильным. Мы думали, что понимаем вас. Помните, мы говорили об этом позавчера во время обхода?

Стуре что-то промямлил, но в целом возразить было нечего.

— Поймите, мы беспокоимся! Что-то «очень-очень страшное»? Что бы это значило? И эти загадочные буквы «УБ-Ю»?

Стуре продолжал смотреть в пол.

— Вы сами знаете, что означает это «УБ-Ю»?

— Да, знаю. Разумеется… Но не могу об этом рассказать. Пока не могу.

— Но почему? Этому ведь должно быть какое-то объяснение?

Стуре промычал что-то невнятное. Франссон молчал.

— Всё это, — неуверенно попытался объяснить Стуре, — просто мой способ оттолкнуть людей, которые меня ценят.

— Вы никого не оттолкнули! Терес сообщила о ваших словах — ведь это её обязанность. Поймите, у нас могут быть из-за этого большие неприятности. У всех нас. И ваше безнадзорное пребывание в городе сегодня… Вы ведь понимаете, каково нам?

— Я могу никуда не ходить и всё время быть здесь. Правда, могу, — прошептал Стуре.

— С этой минуты вам более не разрешается выходить без сопровождения. Во всяком случае, до тех пор, пока мы не поймём, что вы имели в виду, говоря «УБ-Ю».

Стуре опустил голову, молчал и не шевелился.

— Мы должны действовать очень осторожно, ведь вы, Стуре, говорите загадками — да ещё и в таком ключе.

Слова Стуре о «чём-то очень-очень страшном» подтвердили догадки Франссона. Нечто подобное он подозревал с самого начала, с момента первого беглого осмотра, когда составил отчёт, указав, что Стуре, вероятно, был виновен и в более жестоких преступлениях, которые он совершал между сексуальными домогательствами к мальчикам и ограблением банка в 1990‐м.

— Но ведь это значит, что я больше не смогу говорить о своих чувствах, — тихо произнёс Стуре. — Я не смогу рассказывать персоналу, что чувствую.

Франссон посмотрел ему в глаза:

— Стуре, поверьте мне, вы вольны говорить с кем хотите и о чём хотите. Главное — не говорите загадками. Теперь поразмыслите над этим, и мы позже всё обсудим, ладно?

С этими словами Йоран Франссон покинул помещение.

Через десять дней Стуре снова разрешают выходить в город. Его даже собираются выписывать из клиники. Казалось, все забыли о том, что произошло на берегу озера.

Стуре Бергваль сообщает в Службу регистрации населения, что желает сменить имя и отныне называться Томасом Квиком. Его прошение одобрено. Он хочет забыть о прошлом и начать новую жизнь с незапятнанной репутацией. Теперь у него есть своя квартира — крошечная «однушка» в Хедемуре в доме 6В на улице Нюгатан. Туда можно въехать уже 15 августа, и Стуре «в данный момент чувствует себя очень хорошо». Единственное, что его беспокоит, — это где взять деньги на мебель. В остальном же всё лето в медицинском журнале встречаются лишь записи о снижении доз различных препаратов, пробежках и хорошем поведении во время выездов в Хедемуру, Авесту и Стокгольм.

Переезд откладывается. В сентябре становится ясно, что Стуре не сможет оплачивать съёмное жильё, и он отказывается от квартиры. Бергваль остаётся в больнице и с ноября находится в отделении для пациентов, которые готовятся к выписке.

Пока персонал собирает нужные документы, в закулисье начинают твориться странные вещи.

Дело принимает серьёзный оборот

На очередном терапевтическом сеансе с Челем Перссоном Томас Квик припоминает, что как-то ездил в Сундсвалль и там убил Юхана Асплунда. Правда, это оказалось самым обсуждаемым преступлением 80-х, а потому Квик не уверен, что его воспоминания верны.

Перссон решает, что они вместе должны отправиться в Сундсвалль:

возможно, в памяти Томаса возникнут более чёткие образы. Поездку назначают на 26 октября 1992 года.

Чель Перссон заранее перепроверил адрес, но первый раз они всё равно сворачивают не туда. Спустя много лет на судебном заседании по делу об убийстве Юхана Перссон даст свидетельские показания, предположив, что «возможно, именно по его инициативе мы заехали в жилой район Бусведьян».

Это весьма вероятно, если посмотреть личные пометки Челя Перссона и сведения, которые он затем передал для первого допроса Квика. Возле поворота с указателем «Бусведьян» именно Перссон предлагает свернуть. Квик не возражает, но не может однозначно утверждать, что это нужное место.

Внезапно у Квика начинается очередная паническая атака, причём настолько сильная, что Перссон вынужден прервать путешествие. Для Перссона реакция Квика — явное свидетельство его причастности к убийству Юхана.

Покинув Бусведьян, они бесцельно колесят по окрестностям Сундсвалля, но в районе Норра-Стадсберьет Квику снова становится плохо. По его словам, именно здесь и произошло убийство.

Вернувшись в клинику, Перссон не оставляет никаких записей об этом необычном происшествии. Беседы об убийстве Юхана продолжаются тайно, три раза в неделю. О нём не рассказывают ни полиции, ни руководству клиники, хотя Перссон убеждён: его пациент действительно совершил преступление.

Если бы Чель Перссон не отправился в отпуск в феврале 1993 года, о рассказах Квика об убийствах, возможно, ещё бы долго никто не узнал.

Но Перссон уехал, а Квик так привык к регулярным беседам, что обратился к психологу Биргитте Столе, которой в то время было тридцать восемь. Как и многие в Сэтерской лечебнице, она была ярой последовательницей теории объектных отношений.

«Для Стуре наши встречи будут служить своего рода предохранительным клапаном, поскольку сеансы терапии пробуждают в нём такое количество воспоминаний, что ему необходимы точки опоры — другими словами, периодические встречи с кем-либо», — записала Столе в журнале.

Однако Биргитта Столе так и не смогла стать обещанным «предохранительным клапаном». Если использовать её собственную терминологию, то можно сказать, что взрыв автоклава случился уже при первой встрече. От слов Квика она пришла в такой ужас, что тут же связалась с Йораном Франссоном — ответственным за лечение