Лорд Дэвен пристально посмотрел на нее.

– Любопытно, весьма любопытно, – произнес он. – Нет-нет, я не смеюсь над вами, Эдит. Более того, я вам верю и не исключаю того, так оно и будет, хотя, возможно, слишком поздно. А пока, дабы покончить со злом дня нынешнего, скажите, вы отправитесь вместе с ним в Египет или будете ждать, когда оно произойдет, это внутренне перерождение внутренней женщины?

Похоже, у Эдит не осталось духа отвечать на этот усеянный колючками вопрос, потому что она лишь сказала:

– Я еще раз предложу поехать вместе с ним в Египет. Более того, теперь я желаю уехать, подальше от всех вас. А еще я хотела бы там умереть, пусть даже от этой жуткой холеры, – пылко добавила она. – Но я говорю вам, я знаю Руперта и теперь, как вы сказали, уже поздно. После этой кошмарной сцены за столом он не возьмет меня с собой, ибо будет думать, что, поступив так, он бросит на меня тень, что это будет своего рода признанием в том, что это я не хотела сопровождать его, а не он – брать меня с собой.

– Возможно, – ответил лорд Дэвен. – Я всегда считал, что нет ничего сложнее, нежели развязывать узлы. Поэтому мудро поступают те, кто их не затягивает.

После этих слов, сломленная духом и с болью в сердце, Эдит, пошатываясь, направилась к себе в комнату. Когда она ушла, лорд Дэвен выкурил еще две сигареты. После чего сел и с великим тщанием составил письмо, которое затем переписал набело и, адресовав полковнику Уллершоу, спрятал в стол.

Далее мы можем сказать, что Эдит была совершенно права. Хотя Руперт отдал бы все на свете, чтобы взять ее с собой, когда это было сказано ему на следующий день в присутствии лорда Дэвена, несмотря на все доводы и мольбы Эдит, он наотрез отказался взять ее в Египет, причем, именно по тем причинам, что она и предвидела. Он был слишком порядочен, чтобы решиться на любой шаг, способный, по его мнению, опорочить ее имя. Поэтому когда вмешался лорд Дэвен, Руперт довольно высокомерно ответил, что лишь ему и никому другому решать, что будет лучше для его супруги.

Таким образом, вопрос был окончательно решен.

* * *

День женитьбы запомнился Руперту как нечто туманное и суматошное. Большую часть утра он был вынужден провести в военном министерстве, уточняя детали предстоящей миссии. Оттуда он помчался домой, чтобы собрать вещи, переодеться и отправить багаж на вокзал Черинг-Кросс. В результате он успел в церковь Святого Георгия на Ганновер-сквер лишь за несколько минут до прибытия невесты.

Шафер, его старый друг по службе в Индии, к которому он ездил в гости на следующий день после помолвки, отчитал его за опоздание и, усадив на скамью, велел надеть перчатки, а также спросил, куда он подевал кольцо. Последнее нашлось, но лишь после усердных поисков. Краем глаза заметив, что церковь полна модно одетой публики, Руперт решил, что все неодобрительно смотрят на него по причине его неряшливого вида, что так и было. Затем зазвучал орган, и вся эта нарядная конгрегация повернулась и устремила взгляды в проход. Друг наступил Руперту на ногу, ткнул локтем в ребра и громким шепотом велел просыпаться, так как к нему идет невеста.

Обернувшись, Руперт увидел, что сопровождаемая свитой подружек, высокая, бледная и прекрасная в белизне блестящего атласа и жемчуга по проходу к нему, словно этакое небесное видение, плывет Эдит. С этого момента он не видел больше ничего, даже лорда Дэвена, который вел ее под руку. Модно одетая конгрегация, епископ в мантии и другие священнослужители, суетливый, вездесущий шафер, сияющие улыбками подружки невесты, каменное лицо лорда Саутвика – все это исчезло. Не осталось ничего, кроме бледного, серьезного лица Эдит, на котором ее глаза сияли как звезды на рассвете. Он ничего не слышал вокруг себя, кроме ее «Согласна».

Потом все завершилось. Он запомнил лишь, как расписался в церковной книге, как поцеловал жену и мать, как они с Эдит в богатой карете отправились на Гровнер-сквер. Она спросила у него, доставил ли он на вокзал весь свой багаж, но не успел он ответить, как они уже остановились перед домом, где полицейские сдерживали зевак, чтобы те не мешали проходу. Помогая Эдит выйти из кареты, он услышал, как какая-то старуха сказала:

– Бедняга, он даже не знает, во что ввязался!

Эти слова показались ему верхом жестокости.

Затем состоялся свадебный раут, бесконечно долгая церемония, запомнившаяся Руперту множеством не известных ему лиц, а также комнатой, где были выставлены «многочисленные и дорогие» подарки. Гости пили шампанское. Лорд Саутвик предложил тост за здоровье невесты, назвав ее одной из самых красивых и очаровательных юных лондонских леди. Его предложение было встречено дружными возгласами, ибо все были с ним согласны. Закончил он свою речь панегириком в адрес Руперта. Коротко перечислив места, где тот служил, и полученные им за доблестную службу награды, лорд добавил, что убежден в том, что впереди нашего героя ждут новые, гораздо более почетные. И наконец, выразил сожаление по поводу того, что зов долга, которому наш доблестный офицер всегда был верен, вынуждает его оставить молодую красавицу-жену, правда, к счастью, ненадолго.

В ответ Руперт поблагодарил лорда Саутвика и всех присутствующих за их добрые пожелания. Он также добавил, что всем мужчинам выпадают неожиданные испытания, и эта ранняя и внезапная разлука – пожалуй, самое большое из тех, что выпадали на его долю, тем более что он был вынужден отказать супруге в ее самой первой просьбе, а именно, позволить ей сопровождать его в Египет. Вынудило же его на этот отказ то прискорбное обстоятельство, что сейчас там свирепствует чума.

Когда он умолк, Эдит с искренней улыбкой поблагодарила его за его слова, а гости начали потихоньку расходиться. Но тут к ним подошел расфранченный Дик и сочувственно заметил, что до отхода поезда в их распоряжении остается всего три часа, а также довольно громко, чтобы его услышали окружающие, спросил, где они в конечном итоге решили провести медовый месяц.

Сохранив невозмутимость, Эдит громко ответила:

– Здесь, в Лондоне, когда Руперт вернется из Судана, или, может быть, в Египте.

После этого публичного заявления и пока они не оказались вместе в карете, которая отвезла его на вокзал, Руперт был лишен возможности переброситься с ней даже словом наедине. Подлый Дик в очередной раз сумел добавить еще один кирпичик в стену, которую он задумал возвести между Рупертом и его женой.

Но одна вещь врезалась Руперту в память, четко вырисовываясь над серой пеленой суматохи того дня, словно черная вершина горы из вечернего тумана, – это его прощание с матерью. Пока он готовился к отъезду, заметив, что Эдит с ним нет, она робко вошла к нему в комнату и села с ним рядом. Миссис Уллершоу была печальна, однако пыталась победить свое настроение или хотя бы его спрятать. Она бодро заговорила о том, какую честь ему оказало правительство, и какие привилегии это наверняка принесет ему в будущем. Руперт тоже старался не показывать вида, хотя давивший на него груз дурного предчувствия обдавал его своим холодом, больно сжимал сердце и убивал радость. Почувствовав это, несчастная женщина не выдержала и, охваченная горем, расплакалась.