Военный госпиталь находился в северной части Ленинграда, в районе Пискаревки. Городские кварталы здесь обрывались, и за ними тянулся небольшой частный сектор. Раньше в здании помещичьего имения располагалась больница — теперь назначение медучреждения поменялось. В госпиталь свозили офицеров с Карельского перешейка — раненых, больных, обмороженных — тех, кто был способен вынести дальнюю дорогу. Площадей не хватало, использовались окрестные здания, подсобные строения. Военно-медицинских кадров тоже не хватало, привлекали гражданский персонал. Никите повезло — скончался после операции капитан-артиллерист с ампутированной ногой, и это койко-место досталось ему. У него был осколок в печени и переломаны ребра. Как проходила операция, Никита не помнил, неделю валялся в беспамятстве, а в редкие моменты прояснения загибался от боли. Инородное тело из организма удаляли не очень деликатно. С течением времени он все чаще приходил в себя, поворачивал голову и обводил палату мутным взором. Обстановка была нехитрая, железные скрипящие кровати, забинтованные тела на соседних койках. Кто-то умер, его унесли, доставили другого — мертвецки бледного, с перебинтованным торсом. Бегали медсестры и санитарки. Однажды прибыл офицер в наброшенном на плечи халате, возмущался, орал громовым голосом: что за безобразие, товарищи медики?! Люди в подвалах лежат, на чердаке, все коридоры уставлены кроватями, а у вас тут в палате в футбол играть можно! Немедленно уплотнить, сюда еще четверых положить можно! Робкие возражения он и слушать не хотел, грозился отправить всех под трибунал Ленинградского военного округа — даже гражданских! Никиту сдвинули в угол, внесли новые кровати, а когда он очнулся, в палате было тесно, как в трамвае, — духота, стоны, отвратительные запахи…

Майор медицинской службы, проводивший операцию, объявился через четыре дня. Возможно, приходил и раньше, но этот факт в сознании не задержался. Осунувшийся, с опухшим лицом, он осмотрел пациента, помял бока — чем вызвал нестерпимое желание врезать ему по лицу, после чего озадаченно поковырял пальцем в ухе и угрюмо оскалился:

— А знаете, все очень неплохо, любезный. Когда вас привезли, вы были практически мертвец. Думали, что не выживете. Но организм молодой, крепкий, справился. Ребра срастутся, осколок из печени удалили, она восстанавливается. Другие живут и не с такими ранениями. Да, забыл сказать, у вас попутно обнаружили прогрессирующее воспаление легких — хотя на фоне всего остального это можно и не замечать, гм… К сожалению, с противомикробными препаратами у нас пока не очень, но будем ставить уколы. А высокую температуру, если не собьем аспирином, придется потерпеть…

— Я потерплю, доктор, — пробормотал Никита. — Скажите, а что с другими?

— С другими? — нахмурилось медицинское светило окружного масштаба. — С какими еще другими?

— Нас было четверо, когда вытащили… все, что осталось от взвода… Они были живы, я это помню… Рядовые Карабаш, Латкин, Иванченко… Все трое получили ранения…

— А это не ко мне, любезный, — отрезал доктор. — Солдатский госпиталь находится на улице Камышинской, туда и обращайтесь. Есть еще госпиталь на улице Высокой, в деревне Шпагино… К сожалению, мы не можем делать туда запросы, это вне нашей компетенции. Возможно, они проходили лечение в полевых госпиталях, я не знаю. Что вы хотите, любезный? Лишь с одного Карельского перешейка солдат ежедневно доставляют сотнями. И это невзирая на то, что на фронте установилось некоторое затишье…

Мечников снова метался в бреду, бросало то в жар, то в холод. В критические моменты просто не хотелось жить. Пару раз он пытался подняться, куда-то пройтись, но падал замертво. Явился офицер со шпалой в петлице — представительный, с деловым лицом. Долго мялся на пороге, запахивая наброшенный на плечи халат, озирал плотные ряды кроватей, затем обратился за разъяснением к санитарке. Та показала пальцем, и капитан, протиснувшись к Никите, присел на край кровати.

— Старший лейтенант Мечников?

— Я что-то сделал не так? — простонал Никита.

— О нет, совсем наоборот, Никита Сергеевич, — сухо улыбнулся посетитель. — Вы и ваши люди вели себя мужественно, оказавшись в окружении, проявили инициативу, нанесли значительный урон врагу и нарушили его планы по нанесению контрудара. Забыл представиться, простите. Капитан Чаплыгин Борис Иванович, разведотдел 99-й стрелковой дивизии 7-й армии. Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, я почти здоров… — Никита попытался приподняться. — Не припомню, чтобы я отчитывался о проделанной работе, товарищ капитан…

— Лежите, не вздумайте вставать… — остановил его посетитель. — Да, это так, вы были не в том состоянии. Но мы уже знали, что в тылу у финнов что-то происходит, хотя не могли взять в толк, кто там вносит разлад в их планы. О ваших приключениях рассказал красноармеец Карабаш — у него сильнейшая контузия, и все же из всей вашей группы он оказался наименее пострадавшим. По этим сведениям были немедленно приняты меры, в брешь между частями подтянули полк полевой артиллерии, местность регулярно осматривается с самолетов…

— Простите, что перебиваю, товарищ капитан… — Мечников снова норовил подняться. — Вы должны знать, что с моими людьми…

— Не волнуйтесь, все живы. Ваши люди проходят лечение в госпитале под Шпагино. После выздоровления вернутся в строй. Карабаш, как я уже сказал, перенес контузию, несколько дней был фактически неподвижен, отсутствовала реакция на раздражители… хотя он находился в здравом уме и памяти. Испытывает сильные головные боли, заново учится ходить. У Иванченко — повреждения верхних конечностей, левая рука пока неподвижна, правая немного работает. Красноармеец Латкин получил осколок в бедро, вовремя прооперирован, кость не задета — думаю, месяца через полтора забудет о своем ранении и продолжит службу.

— Спасибо, товарищ капитан, просто груз с души сняли… — Никита облегченно откинулся на подушку. — Вы их еще увидите?

— Думаю, да.

— Передавайте привет, лучшие пожелания, скажите, я бесконечно рад, что они остались живы… Что случилось с полком Уматова — можете рассказать?

— Стрелковый полк был фактически уничтожен, — нахмурившись, ответил Чаплыгин. — К этому привели грубейшие ошибки в управлении подразделениями и полное незнание местности командованием полка. Батальоны были отсечены, окружены, наладить оборону не удалось… В Путоярве вернулись меньше ста человек — с командиром полка Уматовым и полковым комиссаром Решетовым. Часть была расформирована…

— Что… с командирами?

— Полковник Уматов застрелился, не вынеся позора. Решетова и еще трех офицеров судили на следующий день — фактически в полевых условиях, выездной сессией трибунала Ленинградского военного округа. Рассмотрение не затянулось, приговор в отношении всех обвиняемых привели в исполнение в течение часа. Бывший полковой комиссар Решетов просил пересмотреть дело, но его ходатайство отклонили.

Никита сглотнул, в горле просто зверски пересохло. У полковника Уматова не было никакого выбора, не было пространства для маневра, а только одно — выполнять приказ…