Капитан был прав, но он зарвался, голова перестала соображать — ведь такое на фронте пережил. Никита не стал ему отвечать, отвернулся к стене.

Вечером следующего дня в палату вошли двое военных с синими петлицами и каменными физиономиями. «Капитан Осипов? — спросил один из них. — Просьба следовать за нами». Капитан побледнел, но держался. Он поднялся с кровати и, стараясь не хромать, направился к двери. Больше его не видели. Обитателей палаты не допрашивали. Кто «накапал» — неизвестно, в палате на тот вечер находились пятеро. За целые сутки никто не произнес ни слова, люди хмурились, прятали глаза.

Постепенно Мечников возвращался к жизни. Но случались рецидивы, ухудшалось самочувствие, обострялись боли. В один из таких дней, когда все плыло перед глазами, и он задыхался от боли в боку, над ним склонился призрачный ангел в медицинской шапочке и с короткими вьющимися волосами.

— А вы кто? — прошептал Никита. — Не имею удовольствия знать… Вы вообще существуете?

— Да, я существую, больной, — отозвалось существо в шапочке, — и сейчас вколю вам болезненный обезболивающий укол…

Он тихо засмеялся — почему болезненный, если обезболивающий? Какой в этом смысл? — и начал извиваться, когда тонкая игла всадилась в чувствительную мышцу.

— Какой же вы нежный и слабохарактерный, — посетовала девушка. — Почему мужчины так боятся этих уколов? Не могу понять, как они на поле боя справляются?

— Да, у женщин получилось бы лучше… — проговорил Никита, покрываясь испариной. — Ошиблось человеческое общество — еще у истоков своего существования… Женщинам бы на мамонтов охотиться и ловушки саблезубым тиграм ставить, а мужикам — еду готовить, детей воспитывать…

Теперь рассмеялась медсестра. Из пелены выплывало привлекательное лицо, печальные глаза, морщинки усталости на лбу.

— Вы кто? — шепотом повторил он.

— Ваша новая медсестра… Меня Елизаветой зовут, со вчерашнего дня работаю в этом госпитале. Живу в Ленинграде, учусь на последнем курсе медицинского института, а на работу в госпиталь записалась добровольно… Здесь не хватает медицинских работников. А таких, как вы, у меня два десятка в трех палатах.

— Вы еще придете?

— Конечно, приду, буду ставить вам уколы и поить пилюлями.

— Можем, погуляем когда-нибудь, Лиза?

— Погуляем, — решительно кивнула она, и смешные кудряшки под шапочкой вздрогнули. — По коридору — взад и вперед. С препятствиями. На улицу, извиняюсь, вы не пойдете — там зима.

Потом он видел эту девушку еще несколько раз — она мелькала, как белка, ставила уколы, общалась с больными, выслушивала глупые комплименты. Это было что-то новое в лазаретной жизни. Женщины тут были, но смотреть на них, за малым исключением, не хотелось. От Лизы же он не мог отвести глаз. Неизвестно, была ли она отличницей, в какой семье воспитывалась, но неженкой и слабовольной точно не была. С ее появлением в палате затихали матерки, лица офицеров становились задумчивыми, глаза затягивала поволока. Они прекращали стонать и предпочитали сидеть, а не лежать. По губам Лизы блуждала улыбка Джоконды, а глаза были грустными и какими-то недосягаемыми. Когда она входила в палату, казалось, что живительный ветерок влетает. Иногда Никита ловил на себе ее взгляд, и в животе возникал вакуум. Давненько он не испытывал таких странных чувств…

— Не болит ничего? — спрашивала Лиза. — Вот и славно, товарищ старший лейтенант… ой, простите, Никита Сергеевич… Ну, хорошо, еще раз простите — просто Никита… Тогда, извините, должна бежать, в другой раз поговорим — у меня в четвертой палате очень проблемный больной — капитан Архипов, он так матерится — увы, не столь голубых кровей, как вы… — и девушка убежала.

— Эй, старлей, ты никак запал на эту дивчину? — захихикал подстреленный в ягодицу капитан Курочкин. — Думаешь, выгорит? У нее ведь таких, как ты, тут — море разливанное…

Мечникова не смущали ухмылки, колкие замечания. Он отмечал про себя: входя в палату, девушка первым делом искала его взгляд, украдкой улыбалась и только потом приступала к работе. И рядом с ним задерживалась дольше, чем у других. Никита уже был в курсе, что ей 24 года, живет в Петроградском районе, родители преподают философию с историей в Ленинградском университете и в свое время были крайне расстроены, узнав, что дочь решила посвятить свою жизнь медицине. Увы, она не отличница — оценки хорошие и даже пара посредственных, но свое призвание она нашла и отступать не намерена. В глазах у девушки стояла затаенная печаль — она, по-видимому, не все о себе рассказала.

— Вы каждый день уезжаете в Ленинград? — спросил Никита.

— Ну что вы, это невозможно физически, только на крыльях. Временно живу в Пискаревке — в общежитии текстильной фабрики. В комнате четыре девушки из Ленинграда…

Раньше дни тянулись, а теперь летели. Кончился январь, забрезжила на горизонте долгожданная выписка. «Середина февраля, не раньше, — отрезал лечащий врач. — Посмотрите на себя, уважаемый, — вы исхудали, у вас постоянные головные боли и головокружения. Благодарите нашу доброту, что не турнули из армии. И прекращайте, наконец, курить на лестнице у входа в полуподвал. Вы делаете это каждый час, радуясь, что вас никто не видит. Во-первых, там сквозняки, во-вторых, не припомню ни одного случая, чтобы курение помогло встать на ноги после тяжелой болезни…»

Но ему это помогало! Теперь он разминал ноги, много ходил. Однажды вечером, дождавшись, пока испарится врачебный персонал, натянул найденную в подсобке фуфайку и рискнул выйти на улицу. В эти дни мороз спал, доходило чуть не до оттепели. От избытка свежего воздуха закружилась голова. Никита добрел до решетки, опоясывающей бывшее имение «эксплуататоров и кровопийц», припал к ней и не мог надышаться. Воздух был напоен свежестью, за решеткой темнел лес. Все было мирно, и не верилось, что где-то идет война и каждый день гибнут люди. Лиза налетела, как вихрь! Никита не заметил, как она бежала — с непокрытой головой, в распахнутом пальто на рыбьем меху.

— Больной, вы с ума сошли! — заголосила девушка. — Что вы делаете? Мы вас лечим, лечим, а вы раздетый выходите на улицу!

— Так я же в фуфайке, — растерялся Никита.

— А на ногах что? Только тапки! — Она схватилась за голову, потом поволокла его за руку к зданию. — Ей-богу, Никита, вы пользуетесь моей добротой! Я на вас пожалуюсь! А ну, бегом в больницу!

— А вы пообещайте, что погуляете со мной… — упирался он.

— Хорошо, обещаю. Но не сегодня и при условии, что вы тепло оденетесь.

— Честное комсомольское?

— Да, честное комсомольское!

Следующим вечером они и в самом деле выбрались на улицу. Мечников был закутан, как малое дитя после простуды. Погода способствовала — с крыши даже капало. В беседке курили больные, с интересом на них поглядывали, и Никита ловил их завистливые взгляды. Они бродили по плохо очищенным от снега дорожкам. Лиза поскользнулась, ойкнула, схватила его за руку, потом сказала: «Здесь очень скользко, я буду за вас держаться, ладно?» — и, взяв под руку, уже не отпускала. Он, конечно, не возражал. Украдкой поглядывал на женский профиль — чуть вздернутый носик, тонко очерченную линию губ — и снова чувствовал вакуум в желудке, что-то тянущее…