«Самое лучшее шоу». «Твой хит-парад» с Джизель Мак-Кензи,распевающей что-нибудь вроде «Зеленой двери» или «Незнакомца в раю». Рок-н-роллположил всему этому конец – раз и навсегда. А как насчет телеигр, ты тольковспомни! «Тили-тили-тесто» и «Двадцать одно» каждый понедельник по вечерам сДжеком Барри в роли ведущего. Люди заходили в изолированные кабинки, надевалинаушники наподобие тех, которыми пользуются на заседаниях ООН, и выслушивалисамые невероятные вопросы, по поводу которых их уже успели краткопроинструктировать. «Шестьдесят четыре тысячи долларов за один вопрос» с ХэломМарчем. Соревнующиеся, пошатываясь, уходили со сцены о огромными охапкамиразличных справочников. Потом еще «Дотто» с ведущим Джеком Нарцем. И субботниеутренние программы вроде «Анны Оукли», которая постоянно спасала своегомаленького братика Тэга из каких-то кошмарных переделок. Он все времяподозревал, что этот мальчишка на самом деле является ее незаконнорожденнымсыном. Еще был «Рин-Тин-Тин», который контролировал территорию в окрестностяхфорта Апачи. И «Сержант Престон», которому был вверен весь Юкон – и пришлось жеему помотаться туда-сюда. «Странствующий Всадник» с Джоком Мэхони. «Дикий БиллХикок» с Гаем Мэдисоном и Энди Девином в роли Джинглей. Мэри частенько говорилаБарту, что если бы люди знали, что он смотрит всю эту ерунду, то они сочли быего слабоумным. Ну, честное слово, человек, в твоем-то возрасте, и такой позор!А он всегда отвечал ей, что хочет быть в состоянии вступить в разговор сосвоими детьми, вот только детей не было – можно считать, что не было. Первыйоказался всего лишь небольшим куском мертвого мяса, который не успел издать ниодного крика, а вторым был Чарли, о котором лучше сейчас не вспоминать. Я будувидеть тебя в своих снах, Чарли. Едва ли не каждую ночь он и его сынвстречались в том или ином сне. Бартон Джордж Доуз и Чарльз Фредерик Доуз,воссоединенные с помощью волшебной силы подсознания. Вот мы и приехали, ребята,нас ждет последний фантастический аттракцион Диснейленда – путешествие в СтрануЖалости к Самому Себе, где вы имеете возможность прокатиться на гондоле вдольпо каналу Слез, посетить музей Старых Фотографий и совершить поездку ввосхитительном Ностальгимобиле, с Фредом Мак-Мюрреем за рулем. Последнимпунктом вашего путешествия станет удивительно точная копия улицы Крестоллин,Запад. Вот она, здесь, в гигантской бутылке из-под ликера «Южное Утешение».Здесь она будет храниться вечно. Загляните-ка вот в это окно – секундочку,сынок, сейчас я тебя приподниму. Это Джордж, совсем как живой, он сидит в своейполосатой рубашке с короткими рукавами перед цветным телевизором «Зенит», пьетсвой любимый коктейль и плачет. Плачет? Ну, конечно, он плачет, а что в этомудивительного? Что еще прикажете делать человеку в Стране Жалости к СамомуСебе? Все время плачет, ни на секунду не останавливается, никаких сбоев всложнейшем механизме. Сила потока слез регулируется командой лучших в миреспециалистов-технологов, приглашенных к нам специально для этой цели. Попонедельникам они не особенно-то стараются, и у Барта просто глаза слегка намокром месте – дело в том, что посетителей в этот день почти не бывает. А вот востальные дни недели он рыдает в три ручья. В субботу и воскресенье он простоистекает слезами, а по Рождествам мы даем такой поток слез, что он фактическитонет в них. Конечно, трудно не согласиться с тем, что в его внешнем обликеесть что-то глубоко отталкивающее, но тем не менее, нельзя забывать о том, чтоэто один из наиболее популярных обитателей Страны Жалости к Самому Себе, нарядус копией Кинг-Конга, установленной на вершине Эмпайр Стейт Билдинг. Посмотритена него повнимательнее. Он… Он швырнул стакан в телевизор.

Промахнулся он совсем чуть-чуть, буквально на несколькосантиметров. Стакан ударился о стену, упал на пол и разлетелся вдребезги.Некоторое время он тупо созерцал осколки, а потом снова разразился рыданиями.

Плача, он думал:

Господи, да вы только посмотрите на меня, только посмотритена меня, как я отвратителен! Я превратился в такую гребаную кучу жидкогодерьма, что просто не верится. Я испортил всю свою жизнь, я испортил всю жизньМэри, а теперь сижу здесь и отпускаю шуточки по этому поводу, Господи, Господи,Господи… Лишь проделав половину пути к телефону, он сумел взять себя в руки иостановиться. Прошлым вечером, пьяный и плачущий, он позвонил Мэри и умолял еевернуться. Он умолял ее до тех пор, пока она не начала плакать и не повесилатрубку. Сейчас, вспоминая об этом, он скривился и усмехнулся, удивляясь своейглупости.

Он отправился на кухню, взял совок и щетку и отправилсяобратно в гостиную. Он выключил телевизор и смел стекло на совок. Потом онснова пошел на кухню и высыпал осколки в мусорное ведро. Потом он остановился изадумался о том, что же делать дальше.

Пчелиное гудение холодильника испугало его. И он отправилсяспать. И видеть сны.

Было половина четвертого. На скорости семьдесят миль в часон несся по шоссе, направляясь домой. День был ясный, морозный и яркий,температура была около тридцати по Фаренгейту. Каждый день, с того дня, какМэри ушла от него, он отправлялся в долгое путешествие по главной магистрали –собственно говоря, это превратилось в своеобразный заменитель работы. Это егоуспокаивало. Когда дорога, с обеих сторон ограниченная низким снежным валом,ложилась ему под колеса, в душе его воцарялся мир и покой, без мыслей и безчувств. Иногда он подпевал радиоприемнику – хриплым, завывающим голосом. Частово время этих путешествий ему приходила в голову мысль, что ему надо простопродолжать ехать дальше, позволить дороге вести его вперед и вперед, время отвремени пополняя запасы бензина по кредитной карточке. Он ехал бы на юг до техпор, пока не кончились бы дороги, пока не кончилась бы земля. Интересно, можноли так доехать до самого кончика Южной Америки? Он этого не знал.

Но он всегда возвращался. Он съезжал с магистрали, ставилмашину у какого-нибудь скромного ресторанчика, ел гамбургеры и французскуюкартошку, а потом отправлялся в обратный путь, возвращаясь в город к закату иличуть-чуть попозже.

Он всегда проезжал по улице Стентон, ставил машину настоянку и выбирался посмотреть, насколько за день продвинулся новый участок784-й автострады. Строительная компания соорудила специальную платформу длязевак, и в дневное время на ней всегда было полно народу. В основном это былипожилые люди и посетители магазинов, у которых выдалась свободная минутка. Онивыстраивались вдоль перил, словно глиняные уточки в тире, и, раскрыв рот, изкоторого вырывались облачка пара, таращились на бульдозеры, грейдеры и наинженеров со своими астролябиями. Он бы с радостью их всех перестрелял.

Но ночью, когда температура опускалась ниже тридцатиградусов, от заката оставалась лишь узенькая оранжевая полоска на западе, итысячи звезд уже холодно и колюче посверкивали с небесного свода над головой,он мог изучить продвижение дороги в полном одиночестве, не опасаясь, что егокто-нибудь побеспокоит. Эти минуты, которые он проводил на смотровой платформе,постепенно обрели для него какое-то важное значение. Он даже начал подозревать,что неким непостижимым образом проведенные на платформе минуты возвращают емуэнергию и силы, помогают ему хотя бы отчасти сохранить психическуюнормальность. В эти минуты – перед затяжным вечерним прыжком в алкогольноеопьянение, перед рано или поздно охватывавшим его желанием позвонить Мэри,перед тем, как он начинал свою вечернюю экскурсию по Стране Жалости к СамомуСебе – он был полностью самим собой и оценивал ситуацию с холодной,всесокрушающей трезвостью. Он сжимал руками железную трубу и устремлял взглядвниз, на площадку строительных работ, пока его пальцы не становились такими жебесчувственными, как и само железо, и уже невозможно было с точностьюопределить, где кончался его мир – мир человеческих существ – и где начиналсямир бульдозеров, кранов и смотровых платформ. В такие минуты уже не былонеобходимости лить слезы, присев на корточки над обломками прошлого, которымибыла завалена его память. В такие минуты он чувствовал, как его внутреннее «я»тепло пульсирует в холодном безразличии зимнего вечера, он ощущал себя реальносуществующим человеком, возможно, по-прежнему обладающим цельностью.