– Ладно, – сказал он. Живот вел себя хуже некуда. К горлуподступала тошнота.

– Здесь чистое место, – сказал Мальоре, – и я знаю на всесто, что здесь чисто. Более того, я знаю, что ты чист, хотя если дальше будешьпродолжать разгуливать с такими разговорами, то вряд ли останешься чистым. Но ятебе все равно кое-что расскажу. Около двух лет назад пришел ко мне один ниггери заявил, что ему нужна взрывчатка. А взорвать он собирался не какую-то тампоганую дорогу, а, мать твою за ногу, ни больше ни меньше, как зданиефедерального суда, разорви его яйца.

Не надо больше ничего рассказывать, – думал он. – Боюсь,меня сейчас стошнит. У него было такое чувство, будто желудок его наполненперьями, и все они щекочут его изнутри.

– Я достал ему взрывное устройство, – сказал Мальоре. – Мыпоторговались. Он поговорил со своими ребятами, я – со своими. Он заплатилденьги. Очень много денег. Я отдал ему устройство. Слава богу, парня и двух егодружков взяли еще до того, как они успели грохнуть эту штуку. Но ты знаешь, чтоинтересно: я не потерял ни одной минуты сна, мучаясь мыслями, не сдадут ли онименя легавым, или прокурору штата, или фэбээрешникам. И знаешь почему? Потомучто я не мучался этими мыслями. Этот парень был с целой сворой чокнутых, и непросто чокнутых, а чокнутых ниггеров, а это самый тяжелый случай, доложу ятебе. А свора чокнутых – это совсем другое дело. Один такой психопат как ты –ему на все наплевать. Он сгорает себе – как лампочка в прихожей. Но если такихпсихопатов тридцать и трое из них попались, то эти трое закрывают рот намолнию, и никто от них не добьется ни единого словечка.

– Ладно, – сказал он снова. Глаза давило и жгло.

– Послушай, – сказал Мальоре уже немного поспокойнее. –Брось ты это дело. Все равно за три куска ты не купишь того, что тебе нужно.Это черный рынок, и ничего тут не поделаешь. Чтобы достать столько взрывчатки,надо потратить в три или четыре раза больше.

Он ничего не отвечал. Уйти он не мог, пока Мальоре его неотпустит. Все это было словно в каком-то кошмарном сне, но только это было не вкошмарном сне. Ему приходилось постоянно повторять самому себе, что он недолжен позволять себе никаких глупостей в присутствии Мальоре. Например, недолжен щипать себя в надежде проснуться.

– Доуз.

– Что?

– Все равно от этого не будет никакого толку. Разве ты самэтого не понимаешь? Ты можешь взорвать человека, ты можешь взорвать скалу, тыможешь уничтожить какое-нибудь прекрасное произведение искусства, как тотсумасшедший говнюк, который отправился с молотком крушить скульптуруМикеланджело, чтоб у него хрен сгнил и отвалился! Но невозможно взорватьздания, дороги и тому подобное. Именно этого не могут понять эти чокнутыенегритосы. Ну, хорошо, взорвут они здание федерального суда, так ведь властипостроят еще два таких суда на этом месте! Один для того, чтобы заменитьвзорванный, а другой – для того, чтобы дрючить задницу каждому негритянскомукозлу, который попадется им в лапы. Ну, будут они убивать полицейских. Так наместо каждого убитого полицейского наймут шесть новых, и у каждого из них палецбудет чесаться нажать на курок при виде ниггера. Ты не можешь выиграть, Доуз.Будь ты черный или белый. Если ты встанешь на пути этой дороги, они закопаюттебя в землю вместе с твоей работой и твоим домом.

– Мне надо идти, – услышал он свой хриплый голос.

– Да, ты неважно выглядишь. Тебе надо вывести всю эту дряньиз организма. Если хочешь, я тебе могу подыскать старую шлюху. Старую и глупую.Если хочешь, можешь избить ее до полусмерти. Избавься от этого яда. Ты мневроде как немного понравился, и я хочу… Он побежал. Он ринулся, не глядявокруг, за дверь, через всю контору и на улицу, под снег. Там он остановился,дрожа и глотая ртом снежный морозный воздух. Неожиданно им овладелауверенность, что сейчас Мальоре выйдет за ним, возьмет его за воротник, отведетего в контору и будет говорить с ним до скончания века. И когда архангелГавриил затрубит, возвещая конец света, Одноглазый Салли все еще будеттерпеливо объяснять ему непобедимость всех государственных структур во всеммире и подкладывать под него старую уродливую шлюху.

Когда он добрался домой, величина снежного покрова достиглауже почти шести дюймов. По дороге уже прошли снегоочистители, и чтобы выехатьна шоссе, ему пришлось преодолеть на своей «ЛТД» целую баррикаду подмерзшегоснега. Впрочем, «ЛТД» это не составило особого труда. Это была хорошая мощнаямашина.

Весь дом был погружен в темноту. Он вошел в дверь и затопалногами о коврик, стряхивая снег с ботинок. В доме стояла полная тишина. ДажеМерв Гриффин не болтал со знаменитостями.

– Мэри? – позвал он. – Ответа не было. – Мэри? Несколькосекунд он тешил себя мыслью, что ее нет дома, но вскоре из гостиной до негодонесся ее плач. Он снял пальто, повесил его на вешалку и убрал в шкаф. На днешкафа под вешалкой стояла небольшая ванночка. Ванночка была пуста. Мэри ставилаее туда каждую зиму, чтобы туда стекали капли от тающего снега. Иногда онудивлялся: ну кому может быть дело до каких-то там капель в шкафу? Теперь ответоткрылся ему во всей своей простоте. Мэри было дело. Вот кому.

Он прошел в гостиную. Она сидела на диване напротив темногоэкрана телевизора и плакала. Она не вытирала слезы платком. Руки безвольнолежали по бокам. Она обычно всегда старалась скрыть свои слезы: шла наверх всвою спальню или, если слезы заставали ее врасплох, закрывала лицо руками ипряталась в носовой платок. Поэтому сейчас ее лицо показалось ему каким-тоголым и даже непристойным, словно лицо чудом оставшейся в живых жертвыавиационной катастрофы. У него защемило сердце.

– Мэри, – сказал он мягко.

Она продолжала плакать, не поднимая глаз. Он подошел и селрядом с ней.

– Мэри, – сказал он. – Все вовсе не так плохо, как кажется.Совсем не так плохо. – Но сам он не был уверен в своих словах.

– Это конец всего, – сказала она прерывающимся от слезголосом. Как ни странно, но красота, которую она так никогда и не достигла илиже навсегда потеряла, в этот момент освещала ее лицо своим сиянием. В этотмомент полной катастрофы она была прекрасна.

– Кто тебе это сказал?

– Да все мне сказали! Все! – закричала она. Она по-прежнемуне смотрела на него, но рука ее дернулась в резком, стремительном жесте и вновьупала на колени. – Том Гренджер позвонил. Потом позвонила жена Рона Стоуна.Потом позвонил Винсент Мэйсон. Они все спрашивали меня, что с тобой случилось.А я не знала! Я вообще не знала, что что-то с тобой не так.

– Мэри, – сказал он и попытался взять ее за руку. Онаотдернула ее, словно он был болен какой-то заразной болезнью.

– Ты решил наказать меня? – спросила она, наконец-то поднявна него глаза. – Я угадала? Ты действительно наказываешь меня?

– Нет, – сказал он поспешно. – Нет, Мэри, нет. – Емухотелось заплакать, но он знал, что этого делать нельзя. Это было бы невернымшагом.